Гийом Мюссо - Девушка и ночь

– Там, среди бумаг, есть старые сочинения по философии, видишь?

– Нет.

– Посмотри внимательнее, папа, пожалуйста. А лучше передай трубку маме.

– Она еще не вернулась. Ладно, погоди, сейчас возьму очки.

Я объяснил, что мне было нужно: чтобы он сфотографировал на свой телефон письменные отзывы, сделанные рукой Алексиса Клемана на моих сочинениях, и переслал их мне. На все про все у него должно было уйти минуты две, а на самом деле это затянулось на добрых четверть часа, причем мне всю дорогу пришлось выслушивать исполненные сарказма комментарии. Под конец он разошелся и заявил:

– Ты дожил до сорока лет и не нашел ничего лучше, как копаться в своем школьном прошлом? Неужели весь смысл твоей жизни в том, чтобы докучать нам с самого утра, вороша дела минувших дней?

– Спасибо, папа, до скорого!..

Получив письменные отзывы Алексиса Клемана, я вывел их на экран телефона. Подобно иным самодовольным щелкоперам, учителю философии нравилось излагать свои мысли на бумаге, но сейчас меня интересовала не столько суть его рассуждений, сколько почерк. Увеличив изображения, я принялся изучать толстые черточки и тонкие штришки каждой буквы. Начертания небрежные. Но не каракули, а скорее почерк врача, выписывающего рецепт: нужно время, чтобы уловить смысл того или иного слова либо выражения.

По мере того как я открывал изображения заметок, одно за другим, сердце у меня билось все чаще. Я сравнивал их с письмами, адресованными Винке, и посвящением на поэтическом сборнике Марины Цветаевой. И вскоре все сомнения отпали. Письма с посвящением были написаны одним и тем же почерком, совершенно не похожим на тот, что я видел на своих сочинениях.

У меня по телу пробежали мурашки. Любовником Винки был не Алексис Клеман . А кто-то еще – другой Алексис. Безусловно, тот самый, с размытой фигурой, запечатленный спиной на фотографии, – тот самый, с которым она сбежала в то незабываемое воскресное утро. Это все Алексис… меня заставили. Я не хотела с ним спать. Винка тогда сказала правду, только я неверно истолковал ее слова. Остальные тоже неверно их истолковали двадцать пять лет назад из-за фотографии, которую отредактировали, и слухов, которые распустили лицеисты, Винке приписали связь с человеком, который никогда не был ее любовником.

У меня гудело в ушах. Это открытие грозило обернуться таким множеством последствий, что мне вряд ли удалось бы собрать их воедино. Первое было самое трагическое: мы с Максимом убили невиновного. Кажется, я все еще слышал, как завывает Клеман, в то время как я ломаю ему ребра и колено. Я видел все четко, кадр за кадром, как в кино. Оторопь, исказившую лицо учителя, когда я лупил его железным прутом. Ты зачем ее изнасиловал, ублюдок ?! Недоуменное выражение, говорившее, что он ничего не понимал. А не защищался он потому, что попросту не мог взять в толк, в чем, собственно, я его обвинял. Глядя тогда на его изумление, я вдруг услышал внутренний голос. Настойчивый призыв бросить орудие расправы. А после нагрянул Максим.

Я расплакался и обхватил голову руками. Алексис Клеман умер по моей вине, и уже ничто не могло вернуть его к жизни. Минут десять я сидел в полной прострации, прежде чем мне наконец удалось собраться с мыслями. Я стал разбираться, где дал маху. У Винки определенно был любовник, и звали его Алексис. Только к учителю философии он не имел ни малейшего отношения. Уму непостижимо! Уж очень странно, чтобы быть правдой, и все же это единственно возможное объяснение.

Тогда кто ? Пораскинув мозгами, я смутно вспомнил: был у нас лицеист, которого звали Алексис Стефанопулос или что-то в этом роде. Являя собой жалкую пародию на юного отпрыска богатого греческого судовладельца, он приглашал своих друзей и подружек провести вместе с ним каникулы в круизе на Киклады [138]. Я же, собственно говоря, к числу его друзей никогда не принадлежал.

Я взялся за выпускной альбом 1992/1993 учебного года, который принесла мне Полина Делатур. Альбом, на американский манер, представлял собой своеобразный ежегодник с фотографиями всех тогдашних учеников и учителей лицея. Я лихорадочно листал его. Поскольку имена располагались там в алфавитном порядке, того грека я обнаружил на первых же страницах. Антонопулос (Алексис) родился 26 апреля 1974 года в Салониках. На фото он выглядел в точности таким, каким я его помнил: вьющиеся, средней длины волосы, белая тенниска, пуловер в морском стиле с нашивками. Фотография сработала как своего рода запал, воспламенивший мою память.