Сарей Уокер - Диетлэнд

— Это татуировка? Настоящая?

— Конечно, — засмеялась Марло.

— А что она означает?

Марло пообещала мне рассказать историю татуировки, но сначала я заказала ей у стойки еще один кофе.

В промежутке между съемками четвертого и пятого сезона «Элли» Марло взяла долгий отпуск и отправилась в Италию. Агенты и родители давили на нее, чтобы она согласилась на роль в фильме, но Марло необходим был перерыв. Она была измучена долговременными съемками и славой, обрушившейся на нее из-за популярного сериала; она хотела провести лето вне камер. И одна.

— В Лос-Анджелесе столько людей хотели оторвать от меня кусок. Мне нужно было хоть ненадолго сбежать оттуда.

«Элли» не транслировался в Италии, так что Марло могла наслаждаться анонимностью настолько, насколько это было возможно для любой симпатичной юной девушки в Италии. Она убирала волосы под бейсболку или шапку и ходила в непривлекательной, мешковатой одежде. В самолете ее никто не узнал. Она гуляла по Риму и осматривала достопримечательности, как самая обычная туристка, и, главное, ела все, что хотела. Продюсеры заставляли Марло придерживаться строгой диеты, так что Италия стала для нее гигантским шведским, то есть итальянским, столом.

— На завтрак в отеле подавали тосты с «Нутеллой». Ты знала, что в Италии по ней все с ума сходят? Я лакомилась джелато в «Джолитти», пробовала пасту в двух разных тратториях, ела pizza rustica [21] Пицца по-деревенски ( итал. ). , пока прогуливалась по площади Кампо-де-Фьори, а затем устроила себе пикник в парке виллы Боргезе — ела оливки и сыр и пила вино в тени деревьев. И это все в первый день!

Марло призналась, что анонимность, приправленная множеством вкусной еды, действовала на нее как наркотик.

Я не знала, каково это — быть знаменитостью, но мысль о том, чтобы ходить по улицам, где никто не пялится на тебя, и есть все, чего душа пожелает, пьянила. Когда Марло рассказывала о каникулах в Италии, она, казалось, парила где-то в небесах, не спускаясь на землю; я словно тоже отправилась туда вместе с ней, практически чувствовала восхитительный аромат только что вынутой из печи пиццы.

Однажды днем она шла по узким улочкам в Трастевере и делала фотографии, пока не набрела на одну парикмахерскую, заполненную старичками. Она заглянула в окно и захотела сделать снимок: стеклянные контейнеры с голубым барбицидом на полке, черные расчесочки в ряд, мужчины курят и читают газеты, а пес, утомленный жарой, уснул в дверях.

— И тут я решила, прямо там и тогда, повинуясь мимолетному порыву, что хочу остричь себе волосы. Вот просто взять и отрезать. Я убрала фотоаппарат в сумку и вошла в парикмахерскую. Села в кресло, сняла фуражку. Мои волосы золотой волной опустились на плечи и спину. Я пыталась объяснить парикмахеру, чего я хочу, но тот ничего не понимал. Он, наверное, никогда в жизни не видел столько волос на одной голове.

Тогда Марло рассказала, как демонстративно заплела волосы в косу, от макушки до самых кончиков, взяла с полки тяжелые ножницы и — Щелк! — коса осталась в руке. Ее описание этого эпизода походило на сцену из ужастика.

Она сказала, мужчины в парикмахерской сгрудились вокруг нее, чтобы посмотреть, что она такое творит. Она свернула отрезанную косу в моток и положила в рюкзак, затем указала на смуглого подростка, подметавшего пол. Парикмахер понял, что она хочет стрижку, как у мальчика. Сказала, мужчины в недоумении следили за ножницами специалиста: как юная красавица позволяет делать с собой такое?

Марло прервалась, чтобы позаботиться о ребенке, который сильно расшумелся и завертелся у нее на коленях. Марло достала из сумки бутылочку и засунула резиновый сосочек малышу в рот.

— Я знала, что по контракту мне запрещено изменять внешность каким-либо образом без разрешения Эн-би-си. Где-то глубоко внутри я знала, что намеренно подрываю карьеру, но тогда я еще этого не осознавала. Следующим утром я встала с кровати и поняла, что мне больше не нужно вымывать и высушивать эту гриву, долго и нудно расчесываться, — я теперь могла просто вскочить с постели и пойти заниматься делами, которые мне интересны. У меня было обычное лицо, похороненное под всеми этими локонами, миловидное, но с более резкими, грубыми чертами, чего я никогда не замечала. Я почти не узнавала себя.

Марло покинула Рим, чтобы попутешествовать по городам Тосканы и Умбрии. Пока она гуляла по рынку под открытым небом в Сан-Джиминьяно, какой-то американский турист узнал ее и сфотографировал. Щелчок открывающегося и закрывающегося затвора прозвучал для Марло как гром небесный. От страха она уронила в пыль гроздь винограда, которую предлагал ей торговец, и понеслась к отелю по средневековым улочкам. В номере она плотно задернула все шторы и только тогда смогла отдышаться. До конца дня она оставалась в полутемной комнате.