Элизабет Страут - Когда все возможно

Чарли попросил ее повторить, и она повторила, но посматривала на него уже настороженно. А он, плюхнувшись на кровать, расхохотался и еще долго смеялся, но смех его звучал не слишком приятно. Потом он все же заставил себя остановиться и сказал, вытирая рукавом лицо:

— Да нет, мне его не хватает. — И, заметив, что она смотрит на него с легким раздражением, пояснил: — Характера. Характера мне не хватает.

Похоже, давным-давно миновали те дни, когда считалось, что нет ничего важнее характера, словно характер — это алтарь, перед которым все приличия и добродетели склоняют голову. Наука доказала, что все определяет генетика, а старомодную чушь насчет характера надо забросить в далекий лес. Наука доказала также, что тревога передается от человека к человеку, так что и вам ее кто-то передал или же она возникла в результате травмирующих событий. Наука доказала, что сам по себе человек не силен и не слаб, а просто таким создан … Да, Чарли не хватало характера! Точнее, благородства характера. В общем-то, произошедшее с Чарли можно было бы сравнить с тем, что человек бывает вынужден отречься от религии, столкнувшись с низменными, подлыми и грубыми поступками со стороны ее служителей. С тем, например, что католическая церковь издавна — гнездо педофилии и бесчисленных грязных тайн, а папы римские сотрудничали с Гитлером и Муссолини. Чарли католиком не был, но никак не мог понять, почему немногочисленные знакомые ему католики продолжают ходить к мессе, никак не мог понять, почему они это делают, зная, что на самом деле творится за сверкающим фасадом католической церкви, которая, безусловно, потерпела полный крах. Впрочем, примерно та же фальшь крылась и в протестантских проповедях, славивших тяжкий труд, скромность и пресловутое наличие характера. Характер! Да кто теперь пользуется этим словом?

А вот Трейси, оказалось, пользуется. В самом прямом смысле. Чарли снова посмотрел на нее. Вокруг глаз у нее по-прежнему виднелись следы размазавшейся туши.

— Эгей, детка. Иди-ка сюда, Трейси, милая. — И обнял ее.

А она вдруг очень тихо сказала:

— Мое имя вовсе не Трейси. — И прибавила: — Мои водительские права — подделка. Вот так. И все вокруг сплошь фальшь и подделка. Понимаешь? — Она еще ближе наклонилась к нему и прошептала: — Фальшь и подделка.

Он прорычал в ответ нечто нечленораздельное. Ничего необычного в этом не было. Он часто невольно издавал подобные звуки. Иной раз, когда это случалось где-нибудь в общественном месте, окружающие попросту пугались. А однажды в библиотеке Чарли заметил, что один молодой парень как-то очень странно на него смотрит, и сразу догадался, что, наверное, опять невольно зарычал или заворчал — в общем, исторг устрашающий звук. А Мэрилин — вот дура-баба! — еще принялась шепотом объяснять тому парнишке: «Он ведь на войне был!»

Парнишка и не понял, что именно Мэрилин имела в виду.

Многие молодые люди не знали даже названия той войны, в которой участвовал Чарли. Может, потому что это считалось «вооруженным конфликтом», а не войной? А может, страна от стыда взяла да и спрятала эту войну за спину, точно ребенок, который еще не научился как следует вести себя в общественных местах и слишком много шумит и всем надоедает? А может, всего лишь потому, что таков путь развития всемирной истории? Ответа на этот вопрос Чарли не знал. Однако он чуть не заплакал, когда тот мальчишка, сверкнув великолепными зубами — теперь у всех молодых великолепные зубы, — спросил: «Простите, а на какой войне? Я не совсем понял…» — и за этим последовало абсолютно фальшивое извинение и такая же фальшивая самоуничижительная гримаса, а затем тщетные попытки определить, сколько же Чарли может быть лет, и новый вопрос: «Еще раз прошу меня простить, но вы, наверное, имели в виду первую войну в Ираке?» Да, тогда Чарли хотелось не просто заплакать — ему захотелось завыть, а потом прореветь во всю мощь своей глотки: «Так во имя чего мы творили такое ! Во имя чего, во имя чего, во имя чего?»

Он ведь тогда, после той войны, так и не сумел избавиться от неприязни к азиатам.

А еще — к женщинам, которые смотрели на него со страхом.

— У меня появилась одна идея. — Чарли встал. — Идем.

Трейси, вскинув сумку на плечо, ждала, пока он собирался. Нет, она не смотрела на него со страхом. Она вообще на него не смотрела.

Металлические вешалки в шкафу звякали, стукаясь друг о друга, когда он доставал оттуда свою куртку. Крючки вешалок были намертво примотаны проволокой к перекладине, чтобы их нельзя было украсть. «Все нормально?» — весело спросил он, надевая куртку, и подошел к двери, вежливо пропустив Трейси вперед. Он испытывал хорошо знакомое ему, но все же весьма странное ощущение, будто наблюдает за собой со стороны. А еще он чувствовал некоторую растерянность — все-таки он очень сильно ее любил, хотя теперь это было скорее осознание прошедшей любви, а не настоящее чувство. Ни на одном мыслимом уровне их любовь не имела ни малейшего смысла, за исключением одного-единственного момента, самого для него главного: ведь тогда она, по сути дела, спасла его, подарила ему пространство, внутри которого он снова смог дышать. А может, он сам — но благодаря ей — подарил себе это пространство, ведь сейчас, глядя на нее, Чарли не испытывал ничего — абсолютно ничего! — способного пробудить в его душе столь сильное чувство, как любовь. Да, его по-прежнему влекло к ней, он хотел ее и все же понимал, что ему так и не удалось сложить этот пазл. Впрочем, теперь, слава богу, все почти позади, и он вновь испытал чувство облегчения — перед ним словно открылся необозримый простор.