Элизабет Страут - Когда все возможно

Чарли встал. Его вдруг охватил острый приступ желания, плотского, телесного, но все же включавшего в себя и многое другое. Это состояние не было для него таким уж незнакомым, и он, скрестив руки на груди и пытаясь успокоиться, принялся ходить взад-вперед вдоль огромной, королевских размеров кровати, накрытой покрывалом из очень прочной и надежной синтетической ткани, способной, казалось, вынести все на свете — ему много раз доводилось испытывать ее надежность, собственным телом чувствуя переплетение жестких нитей. Он все ходил и ходил. Иной раз он мог ходить так часами. И в итоге к нему возвращалось тепло обычных человеческих чувств.

Когда создавали Мемориал, Чарли к нему особого интереса не проявлял. Нет, он, Чарли Маколей, даже совсем, пожалуй, строительством Мемориала не интересовался. Но однажды — после того, как его много ночей подряд терзали мучительные сны о бомбардировках в Кесоне, — он пошел и купил билет на автобус до Вашингтона. И, боже мой, что он обнаружил! Чарли никак не мог унять слезы, беззвучно катившиеся у него по щекам, пока шел вдоль стены из темного гранита и читал на ней имена людей, облик которых тут же всплывал в его памяти. Он нежно касался надписей загрубелыми пальцами, и люди рядом с ним — он чувствовал их реакцию, это были, скорее всего, туристы, — с уважением на него поглядывали и отходили в сторонку, давая ему возможность побыть у стены памяти одному. Он чувствовал, что эти люди его, плачущего мужчину, уважают ! Ему никогда и в голову не приходило, что такое возможно.

А потом, вернувшись в Карлайл, он сказал Мэрилин: «Все-таки хорошо, что я туда съездил». И она удивила его, обронив лишь: «Я за тебя рада, Чарли». И уже вечером вновь заговорила об этом и предложила: «Послушай. Ты снова туда съезди и вообще езди каждый раз, как только у тебя возникнет такая потребность, я тебе от всей души это советую. Денег у нас вполне достаточно, чтобы ты мог в любой момент туда поехать». Вот так, подумал тогда Чарли, люди и впрямь способны без конца тебя удивлять. Причем не только своей добротой, но и неожиданным умением на редкость правильно и точно выразить то, о чем ты и сам думаешь.

Хотя ему казалось, что сам он никогда и ничего не мог выразить правильно и точно.

Как-то раз он был в универмаге вместе с сыном и невесткой — Дженет понадобилась толстовка, и Чарли пошел с ними за компанию. Он ходил по магазину, ничем толком не интересуясь, но заметил, что сын, наоборот, проявляет самый искренний интерес к данному процессу и порой что-то вдумчиво изучает и обсуждает со своей женой, женщиной очень простой и милой. И это случайно им подмеченное искреннее участие сына в маленьких семейных советах настолько потрясло Чарли, что он буквально готов был преклонить перед Стиви колени. Нет, какой все-таки замечательный сын у него вырос! Он стал настоящим мужчиной, его повзрослевший мальчик, и способен со скромной готовностью обсуждать с женой, какую конкретно толстовку ей хотелось бы купить именно в этом магазине, пропахшем, словно цирк-шапито, дешевыми сладостями, арахисом и еще бог знает чем. Стиви перехватил взгляд отца, и его лицо, казалось, распахнулось ему навстречу.

— Эй, пап, ты как там? Не скучаешь или уже готов уйти?

И в памяти Чарли вдруг всплыли нужные слова: чист душой. Да, его сын был чист душой.

— Я в полном порядке, — ответил Чарли, сделав успокоительный жест рукой. — Выбирайте спокойно, не спешите.

Но понимая, что он, Чарли, несколько лет назад так сильно испачкал себя, понимая, что и теперь он тот же Чарли, а не кто-то другой, он так и не смог сказать сыну: «Мальчик, ты стал достойным и сильным мужчиной, но ко мне это не имеет никакого отношения, из-за меня твое детство отнюдь не было усыпано розами, но ты с достоинством преодолел все эти непростые испытания, и теперь я горжусь тобой; мало того — ты меня просто удивляешь». Впрочем, выразить в словах и произнести вслух Чарли не смог бы даже сильно разбавленную версию тех чувств, которые в данный момент его обуревали. Он, наверное, не смог бы даже по плечу сына хлопнуть, здороваясь с ним или прощаясь.

Чарли настежь распахнул дверь номера и стоял на пороге, глядя в сторону парковки, чтобы Трейси поняла, что ей уже можно возвращаться. Когда она шла от своей машины к мотелю, он понял, что ей кажется, будто он за ней наблюдает — вот только он вовсе и не наблюдал за ней: вниманием его полностью завладели запахи осени, и этот воздух, вдруг ставший таким сырым и холодным, и аромат напоенной влагой почвы — все это пробудило в нем странное всепоглощающее чувство, очень близкое к возбуждению. Осторожней, подумал он. Осторожней. И чуть отступил, пропуская Трейси в номер.