Кристоф Хайн - Смерть Хорна. Аккомпаниатор

Суд состоялся через три недели. Даллов отрицал свою виновность, ссылаясь на то, что лишь в тюрьме прочитал текст песенки, из-за которой его арестовали. Судья не верил, так как Даллов репетировал ее со студентами накануне премьеры.

Даллов повторил уже сказанное в камере защитнику:

— Ноты я получил за сутки до выступления. Два часа я репетировал один. А в оставшееся время и даже во время премьеры я пытался хоть как-то донести до слуха студентов музыкальный феномен, который именуется ритмом. Мне было просто не до текста. По-моему, легче объяснить теорию цвета слепым.

Судья отреагировал на эту реплику точно так же, как три недели назад защитник в камере Даллова:

— Уж лучше бы вы этим и занялись.

Поскольку никто из студентов не признавал себя автором текста и все в один голос заверяли, что текст песни и его коррективы делались совместно на общих репетициях, приговор для всех обвиняемых оказался одинаков: двадцать один месяц тюрьмы с зачетом срока пребывания в следственной тюрьме. Даллову, как и остальным осужденным, дали последнее слово, однако он, обращаясь к судье, заметил только:

— Одно меня удивляет: почему вы не приговорили меня к двадцати одному году тюрьмы. В конце концов, для вас вся разница состоит лишь в одном слове.

Судья хоть и сделал всерьез замечание Даллову, однако на лице его при этом промелькнула довольная улыбка.

Поигрывая пустым стаканом, Даллов ждал, как откликнется отец на его рассказ. Старик беспомощно глядел на свои руки, шумно дышал, но молчал. Поэтому Даллов добавил:

— Я не мог не сказать этого судье, отец. Ведь из-за моего приговора он не промучается ночью ни одной бессонной минуты. Я просто не мог смолчать.

— Стол накрыт, идите сюда, — позвала мать. Она стояла в дверях, прислонившись к косяку, и лишь легкая дрожь в голосе выдавала, что она слышала весь рассказ сына.

— Двадцать один месяц, — проговорил старик; ничего другого он не сумел сказать, раздумывая над услышанным.

— Лучше забудьте все это, — сказал Даллов и накрыл ладонью отцовскую руку, — сам я уже почти ничего не помню.

Он встал и прошел за матерью в гостиную.

После обеда они опять сидели на веранде. Мать рассказывала о Герде, сестре Даллова, которая жила с мужем и детьми в райцентре. Потом мать сообщила, что у Марион родился ребенок, которым она приходила похвалиться. Марион была прежде женой Даллова. Они поженились в девятнадцать лет, а через год развелись. Теперь Марион жила в соседней деревне. После развода Даллов с ней больше не виделся. Он молча слушал мать, даже когда она сделала паузу и вопросительно взглянула на него, он так ничего и не сказал.

Тогда мать сменила тему, заговорила о раненой ноге мужа, который вернулся с войны покалеченным.

— Двадцать пять лет нога его не беспокоила, а теперь все опять началось, — сказала она. — Ты ведь знаешь, отец никогда не жалуется и к врачу его не затащишь. Но во сне он так кричит, что я просыпаюсь…

— Ошибаешься, Маргарете, — перебил ее старик, — вовсе я не кричу и снов не вижу. Просто я разговариваю сам с собой, потому что хоть ночью ты меня не перебиваешь.

— Не болтай глупостей, — прикрикнула она, потом повернулась к сыну. — Ты только погляди, как он ходит. А еще посмотри на наше подворье, сразу все поймешь.

Старик сердито заворчал.

— А чего ты хочешь? Чтобы я в сарае крышу перекрыл? Для кого? Лучше уж продать все это и переехать в город. Там у нас будет квартира, где ничего и делать не надо — знай верти себе крантики да дави на выключатели.

Даллов молчал. Он знал, как огорчался отец из-за того, что никому из детей не мог передать хозяйство. Но сам Даллов был уже слишком далек от всего этого, он стал в деревне чужим, уже давно, и жить здесь больше не смог бы.

Спустя час он пошел с матерью в хлев кормить скотину. Обутый в отцовские резиновые сапоги, он скидывал с навеса вниз сено и солому. Потом резал подчерствевший хлеб и отвечал матери на множество ее вопросов. Вновь и вновь заверял он ее, что все у него в порядке, и только один раз не нашелся что сказать, когда она неожиданно проговорила:

— Через месяц надо огород вскапывать. Даже не знаю, как управлюсь. Отец-то больше не работник.

Вечером он пошел на вокзал и из комнатушки начальника станции позвонил в райцентр сестре. Они договорились, что следующим вечером он приедет к ней.

Начальник сидел за столом, отложив шариковую ручку; он откинулся на спинку стула и прислушивался к разговору. Когда замечания Даллова казались ему верными, он согласно кивал головой.