Кристоф Хайн - Смерть Хорна. Аккомпаниатор

— Я не навещал тебя, — заговорил наконец отец, — потому что…

Он запнулся, тогда сын кивнул и сказал:

— Понятно, отец, так оно и лучше. А кроме того, я знал, что тебя не пускают дела по хозяйству.

Старик, прищурившись, оглядел свой двор. Он медленно качнул головой и возразил:

— Нет, Петер, хозяйство тут ни при чем. Я не навещал тебя, потому что не мог.

Даллов увидел, как отцовские руки задрожали, ему захотелось положить на них свою ладонь, чтобы унять дрожь. Но вместо этого он отвернулся и тоже посмотрел в окно, где и на этот раз увидел, что сарай и хлев совсем обветшали. Он понял: у отца совсем не осталось сил заниматься хозяйством.

— Ну и хорошо, — сказал он, — неподходящее там место, чтобы ездить в гости.

Но старик опять недовольно качнул головой.

— Нет, — упрямо сказал он, — не в этом дело. Я не приезжал потому, что не могу навещать сына в тюрьме.

Даллов взглянул на отца и с невольной резкостью возразил:

— Я не сделал ничего такого, чего должен стыдиться. Это не было даже глупостью.

— Но тюрьма есть тюрьма, — непримиримо стоял на своем отец.

Даллову не хотелось вновь оправдываться лишь затем, чтобы снова быть осужденным.

— Ах, отец! — вздохнул он. — Тюрьма — это лишь один из способов убить время.

— Я считаю иначе, — сказал старик, — и думаю, в деревне, где ты вырос, люди относятся к этому по-другому, чем ты.

— Конечно. Здесь ко многому относятся по-другому. С этим мне придется примириться.

Замычала корова, ей отозвались две коровы по соседству.

— Не так ты живешь, как я тебя воспитывал, — сказал отец, он допил пиво и со стуком поставил стакан на стол.

— Я сел на два года в тюрьму отнюдь не по собственному желанию. Вся моя вина, по крайней мере насколько я понял, состояла лишь в том, что я немножко поиграл на пианино. А уж тут на вас с матерью лежит даже большая ответственность, чем на мне: ведь это вы целых четыре года каждую неделю посылали меня в город и платили учителю музыки, это вы поставили у нас дома пианино. И уж не я виноват, что в итоге всех ваших стараний меня посадили в тюрьму. Сам знаешь, уроки музыки давались мне с трудом. А если бы я знал, чем это кончится, то, поверь, сопротивлялся бы вашим уговорам куда упрямей и, наверное, с большим успехом.

Отец смотрел на него пустыми, непонимающими глазами. Он еще не успел толком додумать до конца свой вопрос, как сын уже ответил на него:

— Да, отец, правда нелепа. И чем нелепей объяснение, тем оно достовернее.

— Ты забыл, что отдал матери копию приговора. Я много раз перечитывал его. Об игре на пианино там нет ни слова.

— Значит, правда действительно настолько нелепа, что даже судья постеснялся сказать ее.

Отец и сын смотрели в лицо друг другу так, будто, отведи один из них глаза или хотя бы моргни, это и решило бы его правоту или неправоту; вдруг Даллов понял, что его приезд не утешит отца, который переживал тюремное заключение сына как свой позор; тут ничем не поможешь, бесполезно возмущаться, чтобы дать выход собственному чувству справедливости и защитить свою честь. Даллов понял, что придется изменить своему зароку и рассказать отцу все банальные подробности того происшествия. Может, тогда отец скорее обретет душевный покой.

Он взял рюмку, глотнул водки, словно так будет легче переломить себя, и принялся рассказывать о том злополучном вторнике, когда часа в два к нему в кабинет, где он сидел вместе с Рёсслером, постучали, а затем вошли трое студентов, одного из которых он знал по своему семинару, а двух других — по их выступлениям в студенческом сатирическом кабаре, поэтому он приветливо поздоровался с ними, не подозревая, кто они такие для него на самом деле — горевестники, три черных ворона, которые, правда, явились не по очереди, а слетелись вместе прокаркать ему свое мрачное пророчество. В общем, студенты попросили его спасти премьеру, назначенную на следующий вечер. Их пианиста положили накануне в университетскую клинику с язвой желудка, поэтому для премьеры им позарез нужен аккомпаниатор, который одобрял бы их сценическую работу и согласился бы разучить программу за оставшееся время, исчислявшееся уже часами.

— Эти студенты были ужасными дилетантами, — сказал Даллов, — не случайно они искали своего поля ягоду. Оттого и обратились именно ко мне.

Он ответил студентам, что такая просьба похожа на приглашение прыгнуть в пропасть с завязанными глазами. Словом, отказался. Однако положение у них было безвыходным, поэтому они не сдавались. Они вновь и вновь объясняли ему ситуацию, просили, умоляли, обещали, что займут его только на два вечера, так как третье представление будет через неделю и до тех пор либо выйдет из больницы их собственный пианист, который и составил композицию для музыкального сопровождения, либо они найдут кого-нибудь другого. Кроме того, они уверяли, что программа принята университетским парткомом, так что не стоит опасаться запрещения программы или каких-либо неприятностей, если нерешительность Даллова объясняется этими опасениями. Тут он лишь рассмеялся и сказал, что если он за что-нибудь и опасается, так это за свой живот, ибо у него всегда спазмы желудка от дозволенных шуток.