Кристоф Хайн - Смерть Хорна. Аккомпаниатор

К полуночи он, сам того не желая и даже не особенно соображая, что делает, выпил целую бутылку водки, после чего свалился в постель, и единственной ясной мыслью, оставшейся от его бессвязных раздумий и разговоров с самим собой, было твердое намерение с утра основательно убраться в квартире.

Проснулся он поздно и с жестокой головной болью, которую не разогнал даже холодный душ. До самого вечера убирался, поражаясь тому, сколько же грязи и пыли накопилось на полу и на мебели. Работа его утомляла, так как делал он ее без охоты и жалел потраченного времени. Он до того устал, что вечером не чувствовал даже голода и потому сел к телевизору лишь с чашкой кофе. Он глядел на дикторшу, потом на сменяющееся изображение, но ничего толком не видел. Задремав, он затем очнулся, выключил телевизор и лег спать. Часа в два ночи проснулся оттого, что ему показалось, будто зазвонил телефон. Не поднимаясь с кровати, он прислушался, однако телефон молчал. Он еще долго лежал без сна, думал о себе и заснул только после того, как завел будильник.

В восемь часов утра он уже был на скоростной автостраде. Ехал не особенно быстро, на обгон шел осмотрительно. Он побаивался, что из-за длительного простоя машина не выдержит долгого пути, однако мотор работал ровно, никаких побочных шумов не слышалось. Все это обрадовало Даллова, он всю дорогу приговаривал своей машине ласковые слова, ободрял ее или просил быть поосторожнее. Он понимал, что ведет себя смешно, и, должно быть, проносившиеся мимо водители, если они успевали взглянуть на Даллова, думали, что он спятил или, во всяком случае, перевозбужден. Даллов же, заметив удивленный взгляд, приветственно поднимал руку и выкрикивал что-нибудь, чего они, конечно, не могли разобрать.

В полдень он добрался до деревушки, где жили его родители, до той самой деревушки, в которой прошло его детство; отсюда он до четырнадцати лет никуда не выезжал, если не считать прогулок на хлипком подростковом велосипеде. Вспоминал он деревню редко, тем не менее она часто снилась ему, точнее, присутствовала во многих его снах, подобно кулисам, поэтому все, что происходило во сне, и все, что оставалось наутро от расплывчатых, едва запомнившихся фантазий, от ночных видений, имеющих свою ирреальную реальность, было, пусть неосознанным и совершенно непонятным образом, связано с деревней.

Здесь все начиналось, здесь зарождались смутные и неизъяснимые желания, которые затем под влиянием книг из местной библиотеки превращались в мечты, снова и снова уносившие его из этого захолустья в прошлое, в счастливые и щедрые миры, а потом и действительно увели его за собою из деревни в иную жизнь.

Теперь, возвращаясь впервые после выхода из тюрьмы в родную деревню, он вдруг догадался, что до сих пор потери и обретения в его жизни уравновешивались и, вероятно, эта нулевая отметка на весах так и останется до конца его дней.

Дом родителей стоял посреди деревни, напротив развилки двух дорог, превратившей в небольшой островок бывшую школу и крошечный пришкольный сад, который за неимением деревенской площади использовался по праздничным дням как место торжественных собраний.

Даллов остановил машину у ворот. Он поглядел на каменную лесенку, на цементированную площадочку с двумя чугунными скамейками по бокам, на двустворчатую парадную дверь. К этой двери он не пошел. Со времени постройки дома ее открывали не многим более двух десятков раз, чаще всего по случаю свадьбы или похорон, когда собиралось много гостей. Даже в дни рождения она оставалась закрытой, деревенские друзья по привычке шли в дом через двор.

Войдя во двор, Даллов окинул взглядом сарай и хлев; никаких особенных перемен он поначалу не обнаружил. Но потом заметил, что крышу давно пора чинить, а то и перекрывать, увидел вывалившуюся дверцу хлева, кучу пришедшей в негодность утвари в углу двора и, неприятно задетый этой картиной, попытался подсчитать, сколько же теперь лет отцу. Он прошел по маленькой веранде, которая вела со двора в заднюю часть дома. На кухне он застал мать, обнял ее, поздоровался. Поглаживая его руки, она тут же засыпала сына вопросами, даже толком не слушая ответы. Затем она позвала отца и усадила обоих на веранде. Принесла пива, водки, сигарет и тут же бросилась на кухню что-нибудь сготовить. Она то и дело заглядывала на веранду, спрашивала о чем-либо, но сразу же исчезала, не дожидаясь ответа.

Даллов молча сидел рядом с отцом на угловой скамейке веранды. Они чокнулись маленькими рюмками, украдкой посмотрели друг на друга. Даллову показалось, что отец довольно-таки постарел за два последних года. Он заметил, как тот, входя, приволакивал правую ногу, но явно хотел это скрыть, поэтому Даллов удержался от вопросов, ожидая, что отец сам заговорит об этом.