Юрий Бычков - На дороге стоит – дороги спрашивает

«Дорогая сестра, Аграфена Петровна, кланяются тебе моя жена Елизавета, сын Юрий и дочери Надежда и Катерина. Мы живём хорошо. Недавно купили шифоньер. Юрка наш поступил учиться в институт. Пусть его учится, парень он неглупый, в меня пошёл, а его родителю не досталось, пусть хоть сын получит. А ещё у нас Надежда выходит замуж. И на воскресенье 25 числа мая – свадьба. Ты должна быть обязательно. Отпросись на день-два. Надька-то тебя любит страсть как и просто обмирает по тебе. Не обижай девку в такой критический момент – приезжай обязательно.

За сим остаюсь твой брат Александр».

Письмо пришло вчера, во вторник. Аграфена Петровна в наступающих сумерках засевала огурцами с утра разделанные грядки, когда услышал, а как кто-то взошёл к ней на крылечко. Жила она одна в небольшом неплохо сохранившемся домике. К ней по месяцам никто не приходил. В своей вдовьей участи она ко всякому привыкла. Её устраивало домашнее одиночество. Тем не менее, она всегда радовалась гостю – с чем бы он ни пришёл: посоветоваться или в долг чего попросить. Просто так, поболтать к ней не приходили – не любила она пустых разговоров. «От них только одни неприятности», – давно решила она и не поддерживала докучливых разговоров, навязываемых соседкой Ольгой, которая была вхожа в любой дом, отчего при ней всякий старался высказываться осмотрительно.

Ольга, тем не менее, к ней заглядывала и, войдя, от порога принималась сорочьим стрёкотом сыпать ей на голову уличные новости и сплетни. Но в этот раз на крылечко прошел кто-то другой, высокая, метлоподобная Ольга на целую голову выше её забора, а только что прошел человек, и лишь зачернело в просветах частой изгороди. Аграфена Петровна распрямилась, тыльной стороной руки (ладони были перепачканы землёй) заправила под косынку выбившиеся пряди пепельных волос, встряхнулась и, выйдя из междурядья, зашагала по узкой, выложенной камнем дорожке к крыльцу. В дверь дома стучали.

– Кому это я понадобилась? – стала она рассуждать вслух, и в уголках губ, где с недавних пор стали собираться морщинки, затеплилась улыбка. – Видать, ещё нужна, коль идут.

С каждым шагом её сгорбленная, раскрылившаяся от огородной работы фигура собиралась, распрямлялась, зримее становилась зрелая женская стать – полнеющее, но не потерявшее стройности, горделивой осанки тело. Так, с подчеркнутым достоинством, ходила она в редкие минуты довольства собой или когда на улице пристально поглядит на неё мужчина-сверстник. Тут, непременно, сердце, обманувшись, забьётся сильнее: уж не Сергей ли? Однако она тотчас спохватится: «Здорово живёшь, Сергей! Над ним ныне там, на могиле под Смоленском, береза вымахала вровень с лесом». И всё же уверенная походка от этой горькой правды не пропадала.

Письмо от брата. Из Москвы. Зовут на свадьбу. Она, как пришла с огорода, только руки сполоснула, сидит за столом с письмом в руке. Думает. Вспоминает. Вспоминает свою свадьбу. Своё недолгое бабье счастье. Наплыло тотчас жуткое – гибель от первой, сброшенной на их городок фашисткой бомбы сына – первоклассника Тольки. Страшная тьма одиночества пала тогда на неё. Вспышками солнечного света были лишь письма Сергея с фронта. Поздним декабрём, в пасмурный, метельный день она получила похоронку. Сергея нет в живых! Но он жив в её памяти. Жив настолько явственно и прочно, что она и не допускала мысли пустить в мир своего сердца кого-то ещё. Она замкнулась в себе. Она не пошла к людям со своим горем. Как за жизнь, она держалась за память о Сергее. Она научилась вызывать его дух, когда невыносимо тяжким представало одиночество. В эти мгновения воображаемой связи она слышала его голос, а её разум работал за двоих. Она вела долгие беседы с мужем: она спрашивала – он отвечал. Она изучила его за годы совместной жизни так хорошо, что могла угадать, как и что скажет он по поводу её вопросов и недоумений. Это и была её основная жизнь – призрачная, суровая. Была и другая. Заводские будни.

На завод она поступила в сорок первом, вскоре после ухода Сергея на войну. Специальности у неё не было, и в отделе кадров, приглядевшись к её крепкой фигуре (винтовку удержит, укорот любому даст), предложили идти в ВОХР, вооружённую охрану. Службу несла Аграфена Петровна добросовестно. Но очень уж была неразговорчива, можно сказать, угрюма. Иной раз с напарницей за всю смену словом единым не обмолвится. Насупится и молчит, а то вдруг светло так улыбнётся.