Юрий Бычков - На дороге стоит – дороги спрашивает

Николай Иванович состроил гримасу: в ней сквозило его доверие к нашей находчивости и доморощенному остроумию и одновременно сомнение в том, что каждому в классе по зубам подобный житейско-литературоведческий экскурс – наморщен лоб, покраснело его выразительное лицо природного насмешника, вспыхнули избороздившие нос и щёчки сине-красные склеротические прожилки любителя домашнего абсента. Педагог милостью Божией, он не боялся экспериментов, но чувствовал, что ходит, словно эквилибрист, по канату над болотом. Так это или не так? Постоянные сомнения думающего человека отразились на его внешности. Ребята и девчата восьмого «А» изо всех сил старались оправдать его надежды.

Что в сухом остатке? Время дало ответ. Целая гроздь порождённых этой благодатной средой литераторов и историков, медики с учёными степенями, педагоги, лётчики, ветврачи и общее романтическое устремление буквально всех его воспитанников, в своё время ведомых им в недра, в глубь русской словесности, посеянное в душах драгоценное чувство юмора – таков приз, куш за дерзновение.

ПОСТ СКРИПТУМ

1979 год. Май. До звона в ушах, смачно цокает, сладкозвучной флейтой заливается, выводя роскошные музыкальные трели, пускает окрест дроби, раскаты, клыканье и пленканье засевший в кустах сиреней бабыдуниного палисадника соловей. Он, как гласит пословица: «Поет – себя тешит». Да и нас с Люськой Марасановой зацепил; пардон, пардон, как можно, так, по-мальчишески, Людмилу Васильевну, знатную словесницу, директора школы рабочей молодежи называть?! У меня настроение, как у соловья, что в сирени за оградой палисада: тихонечко в полголоса, почти на ухо Люсе пою:

вторя любезному соловушке. А Люся и впрямь хороша: невысокая, но ладная, статная, осанистая. Слегка полноватая: природа-мать не пожалела добротного материала – всё в ней в пропорции идеальной. О ней на Лопасне говорят: прелестная, пригожая да ещё с присыпочкой. Шёл её проводить до дома, мы оба с Почтовой, её дом в верхней части улицы на нечетной стороне, мой – в нижней, вблизи реки. Шли, разговаривали и тут нас, не очень-то молодых людей, и зацепил своим хрустальным голосом злодей-соловей.

– Ишь, шустрый какой! На всю округу кричит – подругу видишь ли вызывает на любовное свидание. Приспичило ему. Нет терпения и все тут, – вышучиваю соловья, а сам, не плоше голосистой птахи, тяготею к Людмиле Васильевне.

Она рядом и такая манящая! Стоим, переминаясь, у решотчатой изгороди палисадника бабы Груши Никишиной. Каждое нечаянное прикосновение к Людмиле Васильевне приводит меня в эйфорию, радостное состояние и волнение, ожидание большего, что ли. Сквозь тонкий, облегающий плоть её крепдешин, только притронулся к её плечу, ток крови Люськиной будто врывается в меня. Темперамент её, мне, в сущности, незнакомый, горячность натуры в обыденных отношениях прикрываемые добродушной насмешливостью, учительским покровительством, в ходе встречи, сильно обрадовавшей нас, заявили о себе в полный голос. В таинственных майских сумерках он, темперамент, взыграл как ретивый младенец во чреве. А я вот изволь расхлёбывать то, что заварил провокатор страсти соловей.

Не думал – не гадал, а стихийно овладело мной совершенно неожиданно чуство особой, нежной, трепетной приязни и полного душевного согласия с той, что в школьные годы была для меня недоступной девушкой из старшего класса, а теперь по прошествии стольких лет мне она, словно родная. Не от того ли, что стоим полуобнявшись возле ограды бабыдуниного палисадника на Почтовой улице нашего, её и моего, детства.

По Почтовой, от реки Лопасни до верха, до пожарной каланчи, если быть точным, до того места, где изогнувшись глаголем, немощеная Почтовая упрётся в асфальтовую ленту симферопольского шоссе, я не хаживал незнамо сколько лет. Навещал, приезжая из Москвы родителей и друга-наставника Володю Милькова. И только по улице Почтовоймни ногой. Оттого, наверное, присутствие моё в срединной части Почтовой, вблизи марасановского подворья, поразило меня важным личным открытием: улица эта для нас с Люсей – наша малая родина. Мало осознать подобную истину, ее надо, как следует прочувствовать.

Когда в городе, в очереди за билетами в кино, в магазинной толчее женщина без возраста окликнет иной раз: «Молодой человек», – подумаешь, льстит мне гражданочка – не такой уж и молодой. Время моё катит к пятидесяти. Дети подросли. Встали на крыло. А вот попробуй, поспорь с народной мудростью насчет того, что седина в бороду, а бес в ребро. Ах, этот майский вечер-греховодник! Да он по своему прав. Он не по легкомыслию только, как покажет жизнь, толкнул нас к внезапному сближению. Мы доселе были лишь соседями по Почтовой, да ещё нечто дорогое теплилось в глубине души – Генка Лучкин, мой сподвижник в играх и дружбе, оказывается, родственник Люси Марасановой. Были, были причины к нашему стремительному сближению. Боже, как хорошо ощутить себя вновь молодым.