Василий Гигевич - Дом, куда возвращаемся

И все же, сам того не замечая, Мирослав попался: привыкал к Вадиму, к ежедневным прогулкам, к водопаду слов, и наконец настал день, когда среди множества звуков он впервые услышал шум березовых листьев в парке. К тому времени прошел год, как они познакомились. И вот тогда, когда он стал каждый день один заглядывать в парк и слушать шелест листьев, Мирослав понял, что начинает оттаивать, отходить. Теперь Вадим был ему не нужен, во всяком случае пока не нужен.

Это был новый период: как и раньше, влетал в комнату Вадим, горячился, шумел, предлагал между глотками горячего чая новую идею спасения человечества от зла, жадности, жестокости, объяснял, что все это возникает от любви, люди сознательно идут на зло и жестокость, чтоб доказать любовь… и по тому, как неожиданно Вадим стихал и в одиночестве выходил на улицу, Мирослав понял, что Вадиму тоже нелегко.

После той ночи, когда они сидели на скамейке и неторопливо говорили — а в это время на тихую землю сыпался первый снег и среди белых деревьев бродили двое и говорили ласковые слова, будто без них люди не могут быть счастливыми и только слова являются самым большим доказательством — чего?.. — Мирослав понял, что с этой ночи он стал другим, будто увидел конец коридора и ощутил возможность дойти до него, только не одному, а с Вадимом.

— Как ты здесь оказался? Может, жить переехал? Ты же, кажется, где-то в районном городишке засел.

— А зачем мне сюда лезть — на голый оклад? Дудки… Уж если и перебираться — так на белом коне… Вот приехал пока по личным делам.

— Сколько же это мы не виделись? Обалдеть можно… Погоди, погоди… Это же мы не встречались после пятого курса. Помнишь, как все тогда быстро закрутилось?

— Молодость, что ты хочешь. Молодо-зелено… Глупый был. Оно, если бы теперешний ум, осторожнее был бы.

— А что там у тебя вышло, между нами говоря, с этой Нинкой или Зинкой — уже и не помню. Тогда как-то быстро все завертелось — за какие-то два дня и не стало тебя, как корова языком слизала. Даже и не поговорили толком.

— С Зиной, Зинулечкой, чтоб ей икалось…

— Тебе ведь везло на них. Они же сами к тебе липли, как мухи на мед…

— Знать бы, где грохнешься, соломки бы подстелил… Зиночка-то фабричная была. Знать бы, где обожжешься… Тихоня была, хоть за пазуху клади…

— В тихом омуте черти водятся…

— Вот-вот… Сначала было все в полном ажуре: кино — последний ряд последнего сеанса — поцелуйчики в подъезде, обещанки-цацанки… Она, по правде сказать, и ничего была: и с лица ничего, и фигурка первый класс. Ну а потом, замечаю, далеко у нас зашло — фигурка может испортиться… И действительно: сообщает — беременна… А может, и напугать хотела, приступом меня взять — кто их знает… Они хитрые. Сколько нашего брата пропадало ни за грош: слезы распустит — все, жизнь загублена, топиться бегу… А тот, дурак, уши развесит и женится. Ну а я ей сразу же и запел — к докторам в больницу дуй, теперь можно, теперь — на законных основаниях… Двадцать первый век на пороге, просвещаю, деторождение регулируется. А она ни в какую… Не пойду, говорит, хоть убей, он у меня первый, он уже живой, сколько бы ему там ни было… Уже и имя ему придумала: Валерик. Я тебе скажу, если б у нее «корочки» какие-нибудь были, ну, хотя бы «пед» какой-нибудь или училище среднетехническое на крайний случай, а то ведь только десять классов. Голый пролетарий… Да еще родители в деревне: чем помогут? Салом? На одно сало не разживешься, теперь квартира с машиной нужна. Что я с тем салом делать буду — в гости ходить? Так пораскинул, этак, а тут еще и погулять хочется: двадцать три годочка. Самый цвет… Нужен он мне, этот хомут, как собаке пятая нога. Аж в глазах позеленело, как представил пеленочки, распашоночки, ку-га, ку-гаа… Обалдеть можно. Давай обхаживать: сходи в больницу, говорю, а потом распишемся, жить вместе начнем. Зачем нам теперь ребенок: ты швея, передовик производства, я бедный студент, квартира не светит — на что и как жить будем? Теперь, говорю ей, век рациональный. Переждем годик-другой, кандидатскую сделаю — тогда и заживем, тогда и подумать можно об этом самом, тайном… А она свое твердит: Валерик-шмалерик…

Вижу, ничего не выходит. Тогда я напрямую: не пойдешь — бросаю… Все равно бы бросил, да ведь глаза залить надо… А она — бросай, но и тебе жизни не будет. Я сначала не смекнул. А что ты сделаешь? В деканат пойду, говорит. Зачем? Других дурех предупредить.

Вот тут меня и припекло.