Василий Гигевич - Дом, куда возвращаемся

— Ты имеешь время, физик, или ты живешь по распорядку? Теперь многие живут по распорядку. Век, видно, такой — деловой.

— Что ты хотел?

— Хотел… Ты не замечаешь, что теперь все чего-то хотят? А если ничего не надо, то и говорить не о чем… Ну, это потом… Вот я хочу поговорить с тобой. Заранее предупреждаю: ничего требовать не буду, просто мне хочется сегодня потолковать по душам, как говорили в старину. Теперь так уже не толкуют, а если и случается, то иронизируют больше. Интересно, правда?..

— Вадим, я слушаю.

— Тут будет как монолог, как в романах Достоевского. Неужели со сменой обстоятельств и условий сразу же изменилась природа человека, так изменилась, что он и страдать и ошибаться разучился?.. Ах нет, не то… Не с этого хочу начать. Вот… Вот с чего… Вчера пошел я в медицинский — знакомиться с медиками. Углядел медичку: в белом халатике, глазками по сторонам стреляет, ручки вот так, в карманчиках, шапочка как у повара. Подхожу и говорю: «Добрый день. Я — Вадим Задорожный. У меня к вам профессиональный вопрос». — «Слушаю», — она мне в ответ и волосы крашенные под старуху на головке поправляет — засовывает под шапочку; веки у нее подсиненные, пальчики белые, красные ноготки…

Кошель сразу же почувствовал, что с Вадимом что-то случилось. Еще у Кошеля мелькнуло, что теперь лучше молчать и слушать…

— «Знаете, — говорю я ей, — весной у меня болит сердце. Я чувствую весной большое волнение, меня тревожат разные запахи, звон льдинок лунной ночью, глаза девушек — будто я нахожу весной то, что потерял давным-давно, может, когда еще не ходил в школу… Что творится с моим сердцем, подскажите, доктор…»

А она поправлять волосы кончила, ручки в карманчиках халата спрятала, туфелькой передо мной почертила и говорит: «У вас не сердце болит. Это все нервная система — перестройка организма по отношению к новым климатическим условиям». — «Ах, перестройка организма, — повторяю, — значит, сердце тут ни при чем?» — «Конечно, — она мне в ответ. — Сердце — это обычные мышцы, которые теперь даже пересаживают». — «Ах, мышцы, — снова я, — а вы не скажете мне, темному, где у человека душа находится?» — «Какая душа?» — она мне, и глазки стали холоднее и туфелькой шевелить перестала. «Обычная. Вот говорят, душа болит, душевный или бездушный человек, души прекрасные порывы…» — «Ах вот вы о чем… — снова стала улыбаться и туфелькой шевелить. — Я авторитетно, как медик, заявляю: души как чего-то реального, материального нет. Это образ, символ». — «Чего?» — и глаз с нее не свожу, думаю, не наклеенные ли у нее ресницы — злость меня разбирает. «Как чего? Человечности, любви к человеку». — «А если я не хочу любить человека, не хочу…» И тут она снова окаменевает. «Чудак, — говорит, — это же плохо, если вы не любите человека». — «Вы ошибаетесь, — я ей, — я не имею души, не люблю человека, а люблю заграничный диван, собаку породистую на всякий случай, если уж очень скучно станет. Ибо человека любить трудно, как сказал один шутник, — теперь много шутников развелось, — легче любить человечество, чем своего соседа: надо мучиться его страданиями, терпеть его обиды — человек всегда обижается на себя, но так уж получается в этом мире, что его обида выливается на других людей, — о-о, как трудно любить человека! Другое дело комнатная собачка — захотел и выбросил, или отнес на рынок. Еще и деньги будут. А с человеком так не поступишь…» — «Разве такое может быть?» — шепчет одними губами. «Почему не может? Вы мне сначала скажите, почему я должен любить человека, если души нет, а есть только символ? Почему?»

Вадим неожиданно замолчал. Они стояли и молча смотрели друг другу в глаза, будто и встретились просто так, чтобы постоять рядом и разойтись до следующей встречи.

— Не буду я у тебя спрашивать, не бойся… — Вадим неожиданно улыбнулся, словно наконец выдохнул тот воздух, который набрал в грудь перед тем, как сказать: «Здорово, физик». — Я же сказал, ничего не буду от тебя требовать…

Кошель вдруг решился:

— Все правильно, Вадим. Медичка права. Только мне кажется, что ты что-то перепутал.

— Тебе так кажется? — переспросил Вадим и замолчал. Кошель догадался — должен начаться другой круг.

— Жил-был мальчик, — неожиданно начал Вадим, и Кошель с облегчением вздохнул: только бы Вадим не сорвался. — В детстве мальчик читал много книжек, где описывалось, как добро побеждает зло, положительные герои были красивыми, сильными, умными, а отрицательные — криворотыми, злыми, придурковатыми. Мальчик хорошо знал, каким станет, когда вырастет: умным, красивым, сильным. В школе он учился на «отлично», был примером для лентяев и двоечников, за хорошую учебу и примерное поведение мальчика выбрали председателем совета отряда, потом, когда подрос, групкомсоргом, он участвовал в разных слетах, собраниях — делился опытом, критиковал двоечников, хулиганов, лентяев, — доказывал, что добро лучше зла, и удивлялся тот хороший примерный мальчик, почему некоторые этого не понимают…