Василий Гигевич - Дом, куда возвращаемся

Физик из Кошеля не получился. На первом курсе он еще не признавался себе в этом, думал, что это временная расслабленность, заставлял себя ежедневно сидеть над формулами, расчетами, но теперь все больше убеждался, что настоящий физик из него, пожалуй, не выйдет.

Так случилось, что, когда понадобилось выбирать профессию, вдруг неожиданно заговорили про физиков, в газетах и журналах начались даже дискуссии о физиках и лириках. Вокруг Земли закружили первые спутники, и их «пи-пи-пи» звучало музыкой для людей; и по радио, и в газетах заговорили о космосе, о ядерной физике, о микромире и элементарных частицах — и этим как бы приподнялся заслон перед тайнами природы; Земля как планета стала казаться маленькой, как дом, в котором вырос, будто каждый человек открывал теперь галактики и новые элементарные частицы. Людям захотелось принять участие в этих открытиях, чем бы они ни занимались… Может, поэтому многое из того, чем занимались люди до сих пор, стало казаться не таким уж интересным и важным, и парни и девушки, выросшие среди слов «земля», «хлеб», «свиньи», «корова», ехали из деревень в города и устраивались кто как мог… Слова, среди которых они выросли, воспринимались уже как оскорбление. На факультетах точных профессий подпрыгнули конкурсы, а сами слова «физик», «ядерщик» утверждали загадочность и тайну.

Что-то сдвинулось в сознании людей, совсем не связанное с хлебом и солью, ибо хлеб и соль были привычны, а теперь начиналось что-то новое, необыкновенное, и вечерами люди выходили на улицу и подолгу смотрели на край небосклона, где медленно двигалась пылающая звезда, сотворенная руками человека, — все это было неожиданно и, как всякая неожиданность, тревожило: а что там, дальше…

В школе Кошель через строчку «проходил» Толстого, Достоевского, делал на уроках правильные, на пятерку, критические обзоры поведения положительных и отрицательных персонажей — это для него было обычным и даже скучноватым, главное должно было быть в чем-то другом. Ему казалось, что именно физика даст ответы на вопросы жизни и смерти, бесконечности и конечности — всего, что окружает человека и о чем он так мало знает.

Кошель смастерил из линз и стеклышек очков телескоп, подолгу смотрел на белую луну, на звездную дорогу, что тянулась через все небо, представлял, как где-то там, в бездонной черноте, живут разумные загадочные существа, а потом неожиданно его воображение переключалось на мир атомов и молекул, и там он тоже видел загадку, почему-то думалось, что в микромире могут существовать разумные существа, для которых ядро — то же солнце, а электроны — как планеты. Он даже начал чураться ребят, с которыми когда-то играл в лапту и прятки, много читал научно-популярных книг по физике, астрономии — готовился к другой жизни, совсем непохожей на ту, которой жили его отец, мать, деды и прадеды… Кошель думал, что только он один мечтал об этом, и втайне гордился собой.

Он поступил, куда мечтал.

Начались занятия. Первое время Кошель аккуратно ходил на лекции, слово в слово конспектировал их, после обеда, когда лекции кончались, спешил в читалку, где дотемна, пока не закрывали, сидел над учебниками. В нем еще жила школьная мечта, но теперь она становилась более расплывчатой, ее подтачивали то воспоминания о далеком доме, о школьных друзьях — где они, что с ними? — то об отце, матери, часто, сидя в читалке, часами рисовал на листе бумаги только ему знакомые силуэты. Нет-нет да появлялось желание бросить на какой-то день занятия, поехать звенящим трамваем в лесопарк и побродить по пожелтевшей листве и хоть в воспоминаниях окунуться в ту жизнь, которая ушла и не вернется…

Однажды он не выдержал. Была середина осени, как раз та пора, когда в деревнях копают картофель и над землею утром стелется не то дым, не то туман, а днем с чистого синего неба светит теплое ясное солнце, и тогда не верится, что скоро наступят холода, будет грязь, вода со снегом. Трамваем он доехал до лесопарка. Кошель долго ходил между сосенок, ольшаника, нежного березняка, что попадался в лощинах, смотрел, как неторопливо гуляют молодые и пожилые люди, в большинстве парами, и тогда, глядя на багряную листву, прислушиваясь к гулким в прозрачном лесу голосам, смеху, шороху, вспоминал дом, другие осени, которые уже были. Он понял, что в чем-то ошибся, захотелось бросить все и поехать домой, зайти во двор и вздохнуть во всю грудь, как давно не вздыхал, — вот и дома. Дома.

И между тем он понимал, что уже оторвался от берега и теперь вернуться назад не так просто. Во-первых, дома его не поймут, да и рассказать о своих, как теперь понял, наивных мечтах он никому не смог бы, а во-вторых, и это главное, он уже не был таким, чтобы спокойно жить в деревне. Косить, пахать, возить на поле навоз — это он мог, но, кроме этого, в его жизни должно было существовать еще что-то. И поэтому Кошель знал, что, если вернется в деревню, первое время будет счастлив, а потом заскучает…