Феликс Кандель - Грех жаловаться. Книга притч с извлечениями из хроник

К ночи Ланя выносил сундук во двор, садился на приступочку, пел нехотя хрипатым голосом, как ехал издалека, а Саня слушал его, подрастая, ползал по дну на получетвереньках, приноравливаясь к неподатливому пространству, носом тыкался в подушку и засыпал так – задком кверху.

Был Саня по возрасту теленочком: на первую траву пошел.

А Арина уже не плясала по ночам и с кровати не сходила.

Ушли дни, легкие, сквозистые, когда несло по жизни пушинкой. Подступали ночи, грузные, давящие, паучьей хваткой высасывали до сухой шкурки.

Силы потрачены – можно умирать...

7

Пришла весна – вечным откровением, оттаяла на бугре Талица, пролились овражки, с Каргина поля заблажили одурелые вороны, но лед на реке не взломался, не полопался вдруг с пушечным грохотом, не сошел на низ, обкалываясь по пути, – прошуршал вяло и лег тихо на дно: примета – к тяжелому году.

Отворили чуланы, вытащили одежки – проветрить с зимы, а их мыши погрызли: тоже к беде.

Гадюк развелось прорвой, так и кишели под ногой: желтые, черные, в серую крапинку. Фенька-угроба притыкивала их рогулькой, кидала в костер, они и лопались на жару с потешным треском.

А поросенок жрал их живьем.

– Чего-то на нас надвигается, – говаривал Ланя – голова книзу. – Места кругом много, а теснит с боков.

Половина Дурака думал на это старательно, поглядывая с интересом на столбик с цифрой 374: чего они там надумали, в далекой Москве?..

Саня Нетесаный подрастал пока что, обтрагивая и ощупывая этот мир, повторял то и дело, путешествуя по дому:

– Стенка как называется? Стакан как называется? Сундук как называется?..

Мастер деревни Талицы Антип Пирожок учился мальчонкой у стариков и мог оттого многое: черепашить, мраморить, расписывать орешком, травяным письмом и тыканьем. Катание на санях – под дугой бубенец. Чаепитие с застольем – на столе самовар. Прекрасный вьюнош – в волосах пробор. Конь в поскоке: всяк скок на семь верст.

Приехали к мастеру с заказом из центра, чтоб расписал на выставку сундук-загляденье – цветами-колосьями-флагами, надпись пустил вьюном: "При солнышке тепло, при Сталине добро".

Эскиз положили на стол.

Но мастер поганиться не стал.

Деревни Талицы мастер Антип Пирожок расписывал то, что умел. А чего не умел, того не расписывал.

На то он и мастер...

Саня Нетесаный залезал в сундук и буквы разбирал с Ланей, как по букварю с картинками: "Деревни Талицы мастер Антип Пирожок для внучки своей Арины..."

Внучка его Арина лежала на постели, уже не вставая, глазом косила на сына.

– Куда это Саня идет? – приговаривал тот. – Куда Саня лезет? Саня упадет с лавки...

Падал. Пыхтел в слезах. Выговаривал с укором:

– Говорили тебе – не лезь...

Был Саня третьей травы теленочком, когда повезли по насыпи мужиков, в теплушках и на платформах.

Стриженых. С пыльными старческими лицами. Шеи стебельками из широких воротов.

Тоска легла на округу: омыть, обвыть и проводить.

"Вы, раны тяжелые, не болите; вы, удары бойцов, не губите; вы, пищали, не молотите..." – не отведешь и не заговоришь.

Девки стояли рядком возле будки, выглядывали мужиков в вагонах, а те смотрели на них сверху, руки на прощание тянули.

Фенька скакала козой по насыпи, подсаживалась на ходу, катила за компанию, а они трогали ее, мяли, щупали припухлости – каждому доставалось разочек, спрыгивала потом на подъеме, шла с оглядкой назад.

Была Фенька в разрешенных законом годах, но женихов отправляли гуртом на первую линию: довезти и убить.

И погромыхивало с запада, приближаясь, громом с военных полей, как наползало без жалости, ночными всполохами багрянило небо.

Нечего ждать, некого на помощь звать: простите нас напоследок, если чего не так...

8

Великан Великанович Самотрясов сидел на краю Среднерусской возвышенности, на обтертой штанами горе-приступочке, ногами болтал без охоты над Валдайской низменностью.

Пригорюнилась за компанию Алконост – птица печали.

Развздыхался Китоврас-человекоконь.

Вострогор – всем птицам птица – голову сунула под крыло от близкой напасти.

Радовался лишь батюшка-собака Калин-царь, которому хорошо тогда, когда другим плохо, но и он вида не подавал: наскочат богатыри Сухман с Колываном, навесят болтух-пощечин – окривеешь по гроб жизни.

Солнце проклевывалось по необходимости в новый, заведомо пакостный день и прикрывалось с опаской тучкой-пологом, чтобы снарядом не залепили в упор.

Великан Великанович Самотрясов поглядел на пуганое, неяркое светило и усмотрел краем глаза, что за Уральскими горами кто-то стоял, тень отбрасывая на Валдайскую низменность.