Наталья Горбаневская - Прильпе земли душа моя

По дорожке, усыпанной гравием,
с чистой душой
отошед к селениям праведных,
да не дошел.

Оглянулся на землю грешную
да так и стал
и вдохнуть свою душу прежнюю
поднес к устам.

Ни осла, ни вола у ближнего,
ни жены, хоть старухи,
ни компьютера, хоть развалюхи,
никого уже ниже его.

Почему же он весел и в пляс
пускается каждый час?
А он просто радешенек-рад,
что сам черт ему не брат.

Ласки и благодати,
милости и любви
некому кроме подати
Тебя Одного, Господи.

Редкие миги смиренья
и из-под снега в стихи
собранные коренья
прими от меня, Господи.

Что бы ни случилось,
надеюсь и верую:
солнечных лучинок
не закрыться вееру.

Глянь, как облучило, —
что ж ты говоришь:
«Что, моя лучина,
несветло горишь?»

Пред ковчегом?! Проплясать?!
Правда ли? Не может быть!

Может, может! Только царь,
а не мы, не чухлома,
не чечня, не чудь, не чернь,
полны страха Божьего,
потому что после тернь
прорастает из ума.

Уходят, уходят друзья и враги
в колючую замять беззвучной пурги,
в колючую зону закрайних стезей…
Но мне все-тки жальче друзей.

О Господи Боже, увы мне и ах,
врагов я люблю, но молюсь – о друзьях,
помилуй и сохрани,
чтоб были для них воскресенья одни.

Не спеши, не торопись,
не нагонишь, не поспеешь,
запыхавшись на бегу,
не беги бегом.

Эту жисть и эту жесть
не разгладишь, не прострелишь,
чтобы стать на берегу,
но уже другом.

Чудится, белеется
парус во мгле,
чутошная, бледная
тень на скале,
отброшенная тернием
судовых фонарей,
корабля крушением
и криками: «Налей
по последней!» – перед тем,
как на дно пойти,
как причудить эту тень
и не крикнуть, не пропеть:
«Боже, отпусти!»

Солнце взошло
над новой землей
на́ небе новом.
Выставь долой
рамы. Стекло
вымой. Каноном

мир огласи
голосом сим,
какой тебе даден
Господом сил.
От до до си.
От вершин до впадин.

Кто о чем, а я, известно,
о Тебе —
что, мол, в мире этом тесном
всё устроено чудесно
и т.п.

Не прощай меня, как прежде
не прощал,
но позволь расти надежде
в деревянной тесной деже
на дрожжах.

Помолиться не хватает
слов молитв,
но личины, лики, лица
облетают, как садится
наземь лист.

Это ктой-то и гдей-то
расплавляет засов
по шкале Фаренгейта
в восемнадцать часов,

и стоит оробело
нараспашку душа,
на забросшее тело
тяжким жаром дыша,

и от запаха нефти
тошноты приступив,
как пластинка в конверте,
поцарапан мотив,

ти-ти-ти́ та-та-та́-ти,
так неслышно, неявно.
Если тело некстати,
то душа и подавно.

Говорят, дорога —
слёзная стезя.
Тем, кто ищет Бога,
унывать нельзя.

А кто Бога ищет,
тот уже нашел. 1 1 Паскаль, Мысли, 570.
Пусть же ветер свищет
и подъем тяжел.

Сердцу юношей и дев
приснопамятный напев,
ты ли это или
доносящийся в окно
заунывный рёв «техно»
вдоль по Пикадилли?

Анадырь или Меконг,
путь довсюду «соу лонг»,
налегай на весла,
подымай повыше тон,
самолет – шестнадцать тонн,
на небе – известка.

Штукатурка, но и в ней
есть дыра вместо дверей
и конец дороги.
Восходивший в небеса
только раз огля́нулся —
рухнул на пороге.

То ли град помягчел,
то ли дождь закуржавел.
Точно тысячи пчел
чело мое жалят.

То ли дождь испарился,
то ли иней прилег
на любимые лица
по щекам поперек.

То ли иней прилег
на их душ перелет,
на воскрылий, восперий
всё у тех же преддверий
воск, их ждущий, и мёд.