«Цеппелины… А я помню цеппелины…»
Цеппелины… А я помню цеппелины:
проплывали, словно взбитые перины,
среди перистых пуховых облаков.
Это, собственно, такие дирижабли,
тоже длинные, как журавли и цапли,
только тряпкою обшитые с боков.
– А еще что? – А аэростаты,
по которым тосковали Геростраты:
чиркни спичкой… Нет-нет-нет, и думать страх.
На Тверском бульваре на канатах —
великаны, а в ночных своих пенатах —
искры, вздвигнутые на прожекторах.
– А еще чего? – А прочее забыла,
забубенное свое не забубнила,
не запомнила, запамятовала.
Да и в небе, шелестящем возле уха,
все растаяло – и ни пера, ни пуха,
ни искры́, одни потемки да смола.
Это, собственно, такие дирижабли, / тоже длинные, как журавли и цапли, / только тряпкою обшитые с боков. ⇨ «С боков» – увы, для рифмы: цеппелины целиком обшиты материей.
– А еще что? – А аэростаты (…) / На Тверском бульваре на канатах – / великаны, а в ночных своих пенатах – / искры, вздвигнутые на прожекторах. ⇨ Картинка времен первого года войны, бомбардировок Москвы. Аэростаты ПВО действительно стояли – огромные! – на Тверском бульваре. Ночью их можно было видеть высоко в небе, в скрещении лучей прожекторов.
«Недоскажу, и ты недоскажи…»
Недоскажу, и ты недоскажи,
за рубежи сознанья выходя,
под шум дождя в зареченской глуши
глядя на лужи нехотя. Хотя
не так туманен этот зарубеж,
скорее бежев, как, точа насквозь
земную ось, песок, и это меж
тобой и мной взошло и рассвелось.
А путь рифмуется
с отдохнуть, разумеется.
Ты ли, умница,
мелешь, как мельница?
Ты ли, ветхая,
машешь, как юная,
сиреневой веткою
в ночку безлунную?
Лунные, ленные
твои владения,
и взяты в пленные
эти изделия
ума ли, ветхости,
дождя ли частого,
радости, редкости
помола частного.
Твой путь и истина,
как жизнь, короткие,
ржавые листья на
сада загородке – и…
Твой путь и истина, / как жизнь, короткие… ⇨ «Иисус сказал ему: Я есмь путь, истина и жизнь » (Ин 14. 5)
И стоит на пути скала,
то ли ска́ла, то ли шкала,
то ли ценностей незыблемых мера,
то ли просто так, для примера.
И стоит на пути хребет,
то ли бед, а то ли побед
обещая, что мы добьемся,
если только мы живыми вернемся.
А чего ты сам на пути?
То ли жги, а то ли свети,
то ли режь, то ли ешь, то ли оземь падай
за засадой, заградой, отрадой.
Вот – и снова понесет
в автотранспорте общинном
по горам и по лощинам,
а потом наоборот,
а потом с размаху бух
в наскочившую запруду,
чтобы едущему люду
затаить в дыханьи дух
и до двух не досчитать,
а не говоря уж до ста,
чтобы все ныряли вдосталь —
сват и брат, и князь, и тать.
Чтоб оттаять и согреть
хлад, разлившийся по телу.
Чтобы к милому пределу
ближе было умереть.
3
Выходите-ка, гости, на мостик,
разъезжайтесь по всем городам.
Когда вырастут рожки и хвостик,
поздно будет приветствовать дам.
Когда спину и грудь зашерстит,
защекочет, как нейродермитом,
даже дом подорвать динамитом
не излечит, не исцелит.
7
Что же это случилось со мною
в граде П. запоздалой весною?
Не гуляю, не пью и не ем,
как юродивый в городе М.
Как урод вызираю из склянки,
не идут ли ахейские танки,
не пора ли открывать огонь…
Нет, всего лишь деревянный конь.
Что же это случилось со мною / в граде П. запоздалой весною? / Не гуляю, не пью и не ем, / как юродивый в городе М. ⇨ «Город П.» – обычное название Парижа в нашем семейно-дружеском кругу (первым это стал употреблять А. Бондарев, а мы все подхватили). Город М. – как легко догадаться, Москва.
«Вот он, город Дом в Дордони…»
Вот он, город Дом в Дордони,
на горе, как на ладони,
словно в горле и гортани
снизу речки клокотанье.
Мне на веки сон навейте,
чтобы помнить и во снах
этот дом, чужой навеки
как в аптеке на весах.
«Неправда ли, поэт сказал…»
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу