Леонид Зорин - Покровские ворота (сборник)

Зима! Московская зима! Люди ускоряют шаг, чтоб согреться. В ожидании автобусов притоптывают ногами, ныряя в метро, радуются волне тепла, плывущей на них из подземных глубин.

И все равно – зима прекрасна. Белый снег белым пухом осел на крышах, на главных магистралях ему нет места, но в неприметных, словно укрывшихся от грома великого города переулках, он разлегся привольно и щедро. Зима! Энергично идет по Рождественскому бульвару Маргарита Павловна, и Савва поддерживает ее под руку. На Трубной площади их маршруты расходятся, помахав друг другу, они расстаются.

Кутая руки в старинной муфте, опасливо семенит Алиса Витальевна, – она спешит в кинотеатр «Аврора» на дневной сеанс. Вечереет, и на эстраду с привычной улыбкой выходит Велюров. Он снисходительно наклоняет голову в ответ на аплодисменты, он всматривается в зал, он ищет знакомое широкое девичье лицо, но нет ее, нет, и глаза артиста тускнеют.

В небольшом зале при литературном музее начинается лекция. Хоботов едва успевает отвечать на чинные приветствия завсегдатаев элитарного вида. Но больше, чем на лектора, больше, чем на Хоботова, все смотрят на его спутницу. Людочка добросовестно старается вписаться в обстановку, но все так мудрено вокруг и бедная ее душа томится.

За столиком на эстраде восседали Орлович и его Нина Андреевна. Впрочем, когда Орлович увлекался, он вставал. Распалялся он по мере развития главной мысли.

– Для современной западной литературы как нельзя более характерна эта пауперизация духа, эта деградация героя. Подобно двуликому Янусу вчерашняя ханжеская мораль обернулась хищным оскалом секса.

Он помолчал и вдруг крикнул:

– На смену ограниченным чувствам пришла ничем неограниченная чувственность!

Орлович мефистофельски оглядел аудиторию. Мирно дремавшая до этого взрыва, Людочка невольно отпрянула. Хоботов успокоительно погладил ее ладонь.

– Я попрошу Нину Андреевну, – несколько более мирно сказал Орлович, – прочесть как нельзя более уместные стихи одного прогрессивного поэта, содрогнувшегося перед бесцеремонным наступлением плоти.

Шурша длинным – до пят – черным платьем, Нина Орлович встала и, чуть раскачиваясь, озирая публику взором сомнамбулы, нараспев, тягуче проговорила:

Упоенно слушавший Орлович от наслаждения даже прикрыл веки. Вежливые хлопки вернули его к действительности.

– Благодарю вас, Нина Андреевна.

Он поцеловал жене руку и победоносно заключил:

– Когда нет мировоззрения, его место занимает оргазм!

Последнюю фразу Орлович выкрикнул, и задремавшая было Людочка вновь вздрогнула всем телом.

Из монументального здания выбегает Костик. Он продирается сквозь стайку девиц, машет кому-то рукой и озирается. Вот он, верный Савранский, ждет его на своем железном коне. Молодые люди обмениваются рукопожатием и уносятся в темнеющую даль. Зима!

Так оно и было. Играла музыка. Пары кружились, и под коньками крошился лед. Но кто это так старательно и напряженно, любовно поддерживаемый преданной девичьей рукою, выписывает невольные вензеля? Кто это, перехваченный развевающимся шарфом, в плотно нахлобученной шапке? Вы не ошиблись, это Хоботов с Людочкой. Смелее, Хоботов, смелей, мой друг! Я верю, ты выстоишь, ты устоишь! Нет, не устоял. Растянулся. Лежит несчастный на белом льду, смотрит в торжественное темное небо, позолоченное светом фонарей, мешает общему радостному движению. Вот он медленно, с помощью Людочки, покряхтывая, поднимается на ноги, и медленно отъезжает в сторону.

– Это все я, я виновата, – ломая руки, сказала Людочка.

– Всему виной моя неуклюжесть, – возразил Хоботов и застонал.