Леонид Зорин - Покровские ворота (сборник)

– Штихель штихелю рознь, – говорил освоившийся Савва. – Для рельефных работ употребляется только больштихель.

– Это фанатик своего дела, – сказала Маргарита.

– И не вздумайте обойтись без рифлевки и шаберов, – уговаривал Орловичей Савва.

– Одержимый, – вздыхала Маргарита.

– В этом его обаяние, – понимающе улыбалась Нина Орлович. – До свиданья. Спасибо. Чудесный вечер. Лев Евгеньевич, не забывайте нас.

И тихо добавила:

– Мужайтесь.

– Что? – вздрогнул Хоботов.

– Молодчина. Я уважаю вас, – со значением глядя, проникновенно сказала Нина Орлович.

– Доброй ночи, – прощался с Маргаритой ее муж. – Мне нравится, знаете, ваш избранник. Я человек ироничный и злой, но не могу не согласиться: в нем действительно есть начиночка.

Он подошел к Хоботову.

– Коллега, мой нижайший поклон.

И молча, выражая взглядом высшую степень участия, долго тряс его руку, которую Хоботов безуспешно тщился освободить.

И заговорили все вместе:

– До свидания. Заходите. Спасибо за вечер. Спасибо вам.

Когда Орловичи ушли, все трое уселись на сундук – Маргарита между двумя мужчинами.

– Как я устала, – она положила голову на плечо Савве. – Что это вдруг тебя понесло со штихелями?

– Тонкая вещь, Маргарита Павловна, – сказал Савва. – Поспешишь – людей насмешишь.

– Мера, мой друг, великое дело. А ты мог держаться чуть поживей, – обратилась она к Хоботову. – С этой Милочкой ты, верно, красноречивей.

– Во-первых, с Людочкой! – сказал оскорбленный Хоботов. – А во-вторых, не поминай ее имени всуе.

– By зэт ридикюль.

– И тем не менее! Всуе прошу не поминать.

– Милый, – заботливо сказала Маргарита, – надо тебе опять поколоться.

Она встала:

– Спать, спать. Меня ноги не держат.

– Сей момент, – отозвался Савва. – Разочек курну.

Маргарита ушла.

В одном из Кадашевских переулков распахнулась дверь. На лестничной площадке показался Костик. Он приветливо помахал ладонью. Чья-то обнаженная женская рука закрыла за ним дверь. Костик полетел вниз по лестнице.

– Савва, – признался Хоботов, – я на грани отчаяния!

Савва мягко положил руку ему на плечо:

– Лев Евгеньевич, не убивайся. Дай срок, мы с Маргаритой распишемся. К весне квартира будет готова. Съедем – гуляй в свое удовольствие.

– Много воды утечет до весны, – простонал Хоботов.

– Женщину тоже надо понять, – сказал ему Савва вразумительно. – Девушек водишь. Ей неприятно.

– Да не вожу я! – крикнул Хоботов. – Это другое! Савва! Об этом не говорят. Имеющие глаза да видят! Если б ты знал, чего мне стоил этот вечер!

Савва гладил его по волосам.

– Ты потерпи. Иногда приходится. Ну, успокойся. И не тоскуй.

Донесся голос Маргариты Павловны:

– Савва Игнатьич!

Савва встал, потушил папиросу.

– Надо идти. Понял, Левушка? Потерпи.

Ушел Савва к нетерпеливой Маргарите, ушел, еле волоча ноги, Хоботов, квартира погрузилась в глубокую тишину.

На Кадашевской набережной стоял Костик с задумчивым взглядом провожал троллейбус. Это был последний троллейбус, спустя несколько лет воспетый поэтом. Костик покачал головой. Придется идти через Москву. Он шагал по Каменному мосту, потом вышел к Александровскому саду. В это время рядом заурчал мотороллер. Костик поднял руку, и малый в черной коже притормозил.

– Куда? – вопросительно посмотрел он на Костика.

– К Покровским воротам, – сказал Костик.

– Подброшу, – сказал кожаный малый.

Костик примостился за ним, обнял его, и они полетели по ночной Москве. И невидимый оркестр провожал их всё той же мелодией:

«– Дорогие москвичи, доброй вам ночи…»

У дома Костика мотороллер остановился.

– Как ваше имя, посланец небес? – спросил Костик.

– Савранский, – сказал моторизованный ангел.

– Будем общаться, – посулил его пассажир.

Коридор был пуст. Тускло мерцала лампочка над сундуком. Послышался осторожный поворот ключа, скрип двери. На цыпочках вошел Костик.

– Спит родимый аквариум, спит… – чуть слышно шепнул он.

И тихо ступая, ушел в свою комнату.

Дверь из комнаты Велюрова приоткрылась, высунулась голова артиста. С горькой усмешкой он смотрел вслед Костику, потом, тяжело вздохнув, вернулся к себе. И вновь был пуст коридор.