Карлос Сафон - Лабиринт призраков

– Может, позвать полицейских? – проговорила она, глядя перед собой.

– По-моему, не надо. Меня зовут Хулиан.

Валентина усмехнулась. Повернувшись, она снова смерила меня пронзительным взглядом. Я глупо улыбнулся и протянул ей книгу. Вскинув брови и поколебавшись мгновение, она все же приняла подарок.

– Еще один Хулиан? У вас сложилось нечто вроде братства?

– Родители дали мне имя в честь автора этой книги, с которым они дружили. Это лучшее из того, что я когда-либо читал.

Судьба разыграла мизансцену как по нотам, как всегда происходит в подобных случаях. Молния посеребрила фасады домов вдоль бульвара Грасия, и над городом грозно прогремел гром. На светофоре зажегся зеленый свет. Не дожидаясь, пока Валентина пошлет меня подальше или позовет жандарма, я выпустил последний патрон.

– Десять минут. Одна чашка кофе. Если я не заслужу десяти минут, то испарюсь и ты меня больше не увидишь. Обещаю.

Валентина с сомнением посмотрела на меня, сдерживая улыбку. Виной всему стал дождь.

– Ладно, – кивнула она.

И я еще наивно думал, что моя жизнь изменилась в тот день, когда я решил стать писателем!

Валентина жила одна в мансарде на улице Провенса. Из окон открывался вид на всю Барселону, но я редко любовался им, предпочитая смотреть на Валентину во всевозможных вариациях наготы, стремясь сделать ее наиболее полной. Мать Валентины родилась в Голландии, отец был известным адвокатом, фамилию которого слышал даже я. После смерти мужа мать решила вернуться на родину, а Валентина, уже достигшая совершеннолетия, предпочла остаться в Барселоне. Она владела пятью языками и работала в адвокатской конторе, основанной отцом, занимаясь переводом запросов и документов по миллионным тяжбам между крупными предприятиями и аристократическими семействами, располагавшими собственной ложей в «Лисео». Однажды я спросил, чем ей больше всего хотелось бы заниматься. Она посмотрела тем особенным взглядом, который всегда меня обезоруживал, и ответила: «Путешествовать».

Валентина стала первым человеком, кому я позволил прочитать свои скромные пробы пера. Она имела склонность приберегать ласку и пылкие проявления нежности для более прозаической стороны наших отношений. Когда же от нее требовалось высказать мнение о моих первых литературных шалостях, обычно замечала, что от Каракса мне досталось только имя. В глубине души я был с ней согласен и не обижался. Мне казалось, что никто на свете не поймет лучше нее замысел, который я вынашивал много лет, и однажды, почувствовав в себе силы с достоинством снести оплеухи, рассказал Валентине о том, что́ намеревался сделать, как только мне исполнится восемнадцать.

– Надеюсь, ты не попросишь меня выйти за тебя замуж, – произнесла она.

Полагаю, мне не помешало бы научиться точнее истолковывать знамения, посылаемые судьбой, поскольку все кульминационные сцены в наших отношениях с Валентиной начинались с дождя, обращавшего в бегство с улицы или барабанившего в стекла. И тот эпизод не стал исключением.

– В чем же состоит твой замысел? – наконец соизволила она спросить.

– Написать историю своей семьи.

Мы провели вместе почти год, если череду вечеров в постели на мансарде Валентины среди облаков можно назвать «были вместе». И зная каждый сантиметр ее кожи наизусть, я далеко не всегда угадывал смысл ее молчания.

– И что дальше? – спросила она.

– Тебе недостаточно?

– У всех есть семья. И у каждой семьи своя история.

С Валентиной приходилось держаться в тонусе. О чем бы ни шла речь. Она повернулась, и вот таким манером, обращаясь к ее изящной обнаженной спине, я впервые вслух изложил мысли, годами не дававшие мне покоя. Блестящего представления не получилось, но мне было необходимо, чтобы Валентина выслушала меня и отдала должное замыслу.

Я знал с чего нужно начинать: с заглавия. Много лет я носил с собой чистую тетрадку. Обложку украшала вычурная надпись:

Кладбище Забытых Книг

Роман в четырех томах

Хулиана Семпере

Однажды я сидел с авторучкой наперевес, молча созерцая первую страницу тетради, девственно-чистую. В таком положении меня застал Фермин. Изучив заголовок, он фыркнул, как лошадь, и патетически произнес:

– Несчастье ждет тех, чьи мечты писаны пером на бумаге, поскольку они обречены пройти через чистилище разочарований и крушение иллюзий!

– Прошу прощения, не соизволит ли ваша милость перевести на родной язык столь цветистое изречение? – осведомился я.