Хуан Хименес - Испанцы трех миров

Если кто-то говорит: «Я сделал нечто удивительное», это означает — свалял дурака.

Недостатки, как удачу, не ищут, их находят.

В жизни — всегда сегодня, в искусстве — всегда вчерашнее завтра.

У дикой розы природный аристократизм, у садовой — искусственный.

Поэзия — нагота и не признает моду.

Единственно ценное в мире моды — тот, кто ее создает.

Север дисциплинирует южан.

Лень… бросать работу.

Стиль — тропинка в поле, течение в реке, нить в лабиринте.

Красивой женщине прощают все, кроме красоты; настоящему мужчине — все, кроме мужества. Не прощают, но лишить не могут.

Христианин не признает иного рая, кроме своего; ему нравится свой. Но удивительно, что он не признает и другого ада ни для себя, ни для других. Ему нравится свой.

Скверно, что унять житейских червей могут лишь могильные.

Достоевский не читал Достоевского до того, как стал Достоевским. Он жил по-достоевски, и эти потемки были его лучшими книгами.

Леонардо, эта улыбка женщины — не мелодия ли тишины на ее губах?

Стравинский. За две песеты слышите собственную музыку кларнета, как воду родника.

Если разделить написанное мной на две части — написанное только для себя и написанное для всех, написанное для себя в конце концов дойдет до всех, а написанное для всех останется только мне.

Что думают обо мне люди старше меня, ничем не интересней, чем моя спина, которую я не вижу.

Одним нравится хорошее, другим плохое, а третьим — то, что они считают хорошим, и эти хуже всех, поскольку уверены, что обладают вкусом.

Как убежденно дураки порют чушь!

Плебейство — явный порок, аристократизм — тайный.

Легкость «трудного» автора бесценна, трудности «легкого» гроша не стоят. «Легких» утомляет труд, «трудных» — легкость.

Как бы люди ни смеялись, будьте уверены — им есть о чем плакать.

Призрак гонят его именем.

Надменный не ценит жертву, смиренный переоценивает.

Счастлив, кто может спокойно сознавать, что он несчастлив.

Какая пытка — не проникнуть в тайну, зная, что она есть.

Хорошо говорить о боли, зная, что она не вернется!

Научимся у нашей мечты видеть жизнь! Для начала.

Моя чувственность — это луг, где пасется моя тоска.

Не замечали, как в детских голосах порой тоскуют материнские отголоски?

Уважайте собственные тайны.

Голубь знать не знает, что он Дух Святой, а девственная плева — что она невинность.

Если бы встретились Христос и Будда, уверен, они сошлись бы в поединке. Какое облегчение для человечества!

В чем я завидую Богу, так это в его вездесущности.

Я никогда не был сторонником смертной казни. Сейчас, в 1936-м, в мои 54 года и при моих 540 обманах я думаю, что ее надо сохранить для шпиков и доносчиков, худших и губительнейших червей на человеческом древе.

Родина — и мать, и дочь. Она дарит нам жизнь и растит нас, а мы растим ее, оберегая руками заботы, любви и мысли.

Каждое утро мы восстаем из могилы.

Когда Бог говорит тихо — он истинный, громыхая — он лжет.

Любовь — это небо, которое осыпается песком.

Принято думать, что рефлексия губит чувство. Нет, оно хорошо умеет защищаться от рассудка, как женщина от мужчины, и держать его в рамках.

Сон разума плодит чудовищ, его бессонница — мертвечину.

Холод не мерзнет.

Разум не руководит инстинктом, он его разгадывает.

Совершенство коренится в подсознании и растет наугад, как цветы.

В поэзии прямая дорога далеко не заведет. Наоборот, путь ведет темными закоулками.

Когда поэзия слишком оптимистична, в мире неладно.

Письмо — фиксация речи, писать — то же самое, что конспектировать музыку. Не существует ни стихов, ни прозы.

Кто пишет как говорит, со временем опередит того, кто говорит как пишет.

Красноречие? Когда поэзия спотыкается, она делает курбет.

Я отдал бы лучшую часть написанного за то, чтобы не писать остального.

Одно могу сказать с гордостью: девяносто девять раз, когда меня подстерегал успех, я в сотый раз говорил ему «прочь».

Есть два рода людей: одни оберегают свою тайну, другие не скрывают. Первые живут тайной, вторые — вопреки ей.

Должно быть, я высокомерней тайны, которая меня окружает; ей так и не удалось сказать мне то, что я мог бы услышать и понять.

Орбита, по которой движемся, — это ноль: линия и пустота. И мы чертим этот ноль ежеминутно, ежечасно, ежедневно. Неверный шаг — и ноль становится могилой.

Вульгарность: пианино в саду, электричество в полдень, золоченая трость, «пи-пи» вместо «помочиться» и т. п.