Милорад Павич - Современная югославская повесть. 80-е годы

Я задержался в Дырах на неделю. (Снег растаял через два дня. Пробилось солнце, словно пришла весна.) На восьмой день я расстался с другом.

(За всю неделю Теодор шепнул мне лишь одну фразу: «Оставь меня и ступай своей дорогой». Больше он не произнес ни слова. Разве что пробормочет что-нибудь бегавшим за ним ребятишкам. Он молчал и ждал смерти.)

Мать, согбенная годами и страданиями, ухаживала за сыном, как могла.

Молча простился я с Теодором. Не уверен, понимал ли он, с кем прощается.

Когда я уходил, он строгал ясеневые дощечки и аккуратно складывал их у печи. Милица проводила меня до дверей. Переступая порог дома, я в последний раз взглянул на Теодора. Ушел с тяжелым сердцем. Больше я его не видел. Через месяц он умер.

Похоронен Теодор в Црнише, на погосте церкви Святого Архангела, в могиле своего отца Джорджии, рядом с могилой деда Вука.

На похоронах Теодора присутствовал его дядя Симо. Пришло много народу из Дыр, Црниша, Пелинова, со всей Катунской округи. Мать не провожала его к месту вечного упокоения, потому что занемогла. (Она так и не поднялась с постели и вскоре умерла.) От имени сербской Академии наук и искусств речь на могиле Теодора произнес его приятель и коллега профессор Л.

Мне рассказали, что Теодор умер спокойно, будто уснул.

Говорили, что он стал ближе к земле, обошел все поля и нивы возле Дыр.

А в последние дни все нюхал фрукты, траву и землю и тем держался.

Многие слова, люди и события стремились попасть в эту книгу. Но охватить все невозможно. Может, вообще не нужно писать. И люди, и слова, и книги рано или поздно обратятся в прах.

Мне кажется, что мой друг Теодор тоже не стремился попасть в книгу. Пусть он простит мне, что я не уничтожил свою рукопись, как он — свою, но сохранил ее.

Эту книгу я не планировал, как не планируется сама жизнь.

Думаю, наши предки, земля, на которой они жили, люди, которых мы знали, зримо или незримо участвовали в создании этой книги. Ибо все, что человек творит, он создает не один, как это ему часто кажется. Все преходящее и все переселяющееся из земли в землю проходит через чью-то память и оставляет в ней свой след.

Ничто не властно ни над временем, ни над воспоминаниями о былом.

Zvonimir Milčec

U Zagrebu prije podne

Zagreb, 1980

Перевод с хорватскосербского Н. Нолле

Редактор Р. Грецкая

Кто-то ошибся номером, и он отвечает:

— Вы ошиблись. Это квартира.

Теперь он окончательно просыпается и в состоянии разглядеть свое отражение в зеркале и почувствовать запах еды, доносящийся из кухни. Запах — привлекательный, и он устремляется на его зов.

Не отводя глаз от накрытого стола, пряча улыбку, он видит свою семью. Беспечные и веселые, собрались они за столом. Предвкушает смех, позвякивание тарелок — столь желанное утреннее попурри. Эта идиллическая картинка happy family на мгновенье вызывает у него воспоминание о завтраках в родительском доме на Загребской ветке. Хотя ни обстановка, ни меню, ни сервировка (разумеется, на французский манер) не имеют абсолютно ничего общего с тем, что было когда-то в их доме на городской окраине. Ему и присниться не могло то, что сейчас находится на столе, все эти закуски, паштеты, сыры, компоты и экзотические фрукты. А еда ему даже снилась, еще как снилась. Они, вся их компания, истекая слюной у истекающей водой уличной колонки, мечтала о ней. Вкусы же, надо сказать, были самые непритязательные. Каждый раз после рыбалки на Савице, в Максимирских прудах или на Шалате он испытывал голод и в животе у него играл Большой танцевальный оркестр Загребского радио, а детская фантазия рисовала ему нанизанных на прут неочищенных рыбешек и свежие хрустящие булочки. Или круг колбасы и батон хлеба. И лишь в исключительных случаях распаленное воображение преподносило цыпленка, обвалянного в золотистых сухариках, громко хрустящих на зубах.

Он садится за стол. По правде говоря, глупо даже сравнивать этот новехонький в деревенском стиле стол (он еще и раскладывается, а срок последней уплаты за него, черт возьми, все откладывается!), красующийся здесь, на пятнадцатом этаже, с тем настоящим деревенским столом, сплошь изрезанным большим кухонным ножом. Старый тот стол был густо испещрен разными черточками и линиями, почище школьной географической карты.