Андре Камински - В будущем году — в Иерусалиме

Завтра придут судебные приставы, чтобы все у нас отнять. Надеяться нам больше не на кого и не на что.

Если б только знал он, мой папа, до какой степени все это мне безразлично! Единственное, что меня занимает, не нуждается ни в золоте, ни в драгоценных камнях. Все, что мне теперь нужно, это мужество, а мужества не купишь, ему нужно учиться.

Когда на Бальтюра надевали наручники, он улыбался. Страх чужд ему, потому что у него нет никакой собственности. Потому что ему нечего терять и ничего не нужно.

Завтра придут эти мужчины…

Странно, о женщинах так не скажешь, вроде: „Завтра придут эти женщины“. Женщины не приходят, чтобы отнимать. Они приходят, чтобы давать.

Теперь известно, что алмаз достала ему мама. Я догадывалась, что она тайком участвует в этой игре, потому что она любит Хеннера. Она уже и не пытается это скрывать. И почему бы ей не любить его? Только я чувствую, что ее любовь не совсем чиста. Равно как и папина надежда. Есть в нем нечто такое, что будто гипнозом притягивает маму. Я думаю — его тело. И я не утверждаю, что это плохо.

Со мной — совсем другое. Я люблю Бальтюра и ни на что не рассчитываю. Это было бы безрассудно. От него давно нет известий. Скорее всего, он мертв. Я люблю Бальтюра за его мужество. За его бескорыстие. Рисковать жизнью, ничего не требуя взамен, — вот высшая форма фантазии! Он играет на всего себя и проигрывает — вот игрок в истинном смысле слова…

Папа причиняет мне боль… О нем речи нет. Он хорошо понимает, что за этот алмаз мама… Но папа никогда не будет задавать ей вопросов. Для этого он слишком слаб…

И я никогда не посмею напрямую обсуждать — откуда взялись эти деньги, на какие жертвы решилась она ради них, какими скользкими дорогами шла к ним…

А папа должен молчать. И быть счастлив, что его терпят в его собственном доме, который завтра перестанет быть его домом.

Как вообще случилось, что он без памяти любит маму? И что дает ему эта любовь? Ничего. Она просто не замечает его. Для нее он пустое место. Несмотря на то, что ради нее он надрывается всю жизнь, приносит ей подарки, когда у него есть деньги. А мама ни разу не поблагодарила его. Сказать ему простое спасибо она не в силах. Она считает в порядке вещей, что он, как собака, лежит у ее ног.

Это ужасно! Я должна бежать отсюда. Иначе я стану, как все они…

Завтра мама едет на Радауцы. Просить о помощи. У строгого дяди Давида, который нас презирает. Он всего лишь обыкновенный ростовщик, но презирать нас он вправе. Потому что у него есть деньги, а у нас их нет. Он может позволить себе все, что захочет и когда захочет. Нужда вызывает у него насмешку. Люди боятся его и всегда готовы ему служить.

Все, кроме моей мамы. У нее нет перед ним страха, и она даже уверена, что „расколет“ дядю Давида. Разве достойно так говорить? Десять тысяч крон привезет она завтра, утверждает мама, и мы будем спасены. Нам оставят наш дом, и оставят в покое нас.

Бежать отсюда, бежать…

Очень хотелось бы знать, как, собственно, она его „расколет“. Наверное, у нее есть безотказный способ делать такие вещи… Тот самый, которым она „заполучила“ алмаз. Ну и словечки: „расколоть“, „заполучить“! Она пользуется каким-то особым трюком — это бесспорно. Но каким, каким?! Никогда она не раскроет его. О таких вещах принято помалкивать. Жаль, но я все равно узнаю. Этот трюк не может быть слишком загадочным… Я знаю это от Либермана, моего учителя латыни. Он изображает надутого ученого, строгого профессора, но стоит мне посмотреть ему в глаза, и он сейчас же краснеет и начинает бормотать себе под нос. И я знаю, что могу получить от него все, что захочу. В его косых глазах я — богиня. Руки его становятся мокрыми, и от него исходит затхлый запах залежалой ветоши. Этого я наверняка расколола бы, что бы ни означало это гадкое словечко. За счастье овладеть мной он дал бы руку на отсечение…

А, кстати, что значит — владеть кем-то? Я думаю, люди тянутся друг к другу и потом целуются. Инициатива при этом якобы принадлежит мужчинам. Со мной никто еще не пытался так делать. А, собственно, почему? Этому Либерману я просто не позволила бы такого — это же ясно. Я бы его просто ударила. Но тому, кто мне нравится, — почему бы и нет? Хеннеру, например. Но этот куда-то сбежал. Или сыну его, этому почти нереальному Натану. Ах да, и этот сбежал. Исчез с лица земли вместе с папенькой своим. Он вообще похож на ангела, а ангелы умеют летать. Если бы он погладил мне грудь или бедра, я, наверное, растаяла бы от наслаждения…