Андре Камински - В будущем году — в Иерусалиме

— Наверное, есть такие поляки, — попытался слепой немного смягчить неловкость трудного разговора, — но есть и другие. Разве же не так?

— Есть такие поляки и есть другие, говорите вы? — Хенрик, перешел в наступление. — Все это вздор! Есть спекулянты и есть неимущие. Есть зажравшиеся и есть голодающие. И не важно — евреи они или христиане. А прежде всего, есть мошенники, которые натравливают неимущих и слабых друг на друга, чтобы легче управлять ими.

— Ого, да вы прямо-таки ленинист, как я посмотрю. — Человек в синих очках весь подался в сторону Хенрика. — Нынче это в моде — молиться на него. Только поостерегитесь, молодой человек, потому что и Ленин вынужден заигрывать с народными массами. Значит, в один прекрасный день и он начнет расправляться с евреями.

— С чего вы взяли, что я ленинист? — спросил Хенрик, стараясь держать себя в руках. — Вы тут изображаете из себя эдакого провидца.

— В этой священной войне за веру, за кайзера и за отечество я потерял зрение под Изонцо, — неторопливо ответил слепой, раскуривая трубку и эффектно пуская перед собой кольца дыма. — Никакой, конечно, я не провидец, но теперь я вижу этот мир отчетливей, чем прежде.

Хенрику стало неловко за свой бестактный вопрос. Он достал из кармана куртки флягу со шнапсом, открутил пробку и наполнил стакан.

— Извините меня, господин, — сказал он, протягивая стакан слепому, — глотните-ка лучше, и забудем все, что я вам тут наговорил.

Слепой одним глотком опрокинул в себя спиртное.

— Я на вас не в обиде, — ответил он, возвращая Хенрику стакан, — я лишь посоветовал вам, молодой человек, вернуться туда, откуда вы едете. Здесь никто вас не ждет. И не раздумывайте долго! И вообще, ищите себе другое пристанище, где вас ждут.

Хенрик хотел что-то ответить слепому, но парень в кулацких сапогах опередил его:

— Wierzysz w Lenina, prawda? [19] Ты на самом деле веришь в Ленина? ( польск. ) Ты веришь Ленину и всей его еврейской шайке? Скажи наконец, ты — еврей? Если это так, то забейся лучше так, чтобы тебя не было слышно, иначе мы вышвырнем тебя отсюда вон!

— Если вам еще не доводилось в жизни получать тумаков от еврея, — парировал Хенрик, которому кровь ударила в голову, — то я готов исправить это упущение. Иных я уже ставил на место и не раз.

Парень, который был на голову выше Хенрика, даже испугался: прежде он не встречал еврея, который так бесстрашно бросался бы в драку.

— Меня одного ты, может, и побьешь, ты, кошерная свинья. Но попробуй одолеть всех нас!

— Всех вас? — Голос Хенрика даже сорвался на крик. — Вы говорите от имени всех пассажиров этого вагона?

— Не только, — ответил верзила, — я говорю от имени тридцати миллионов поляков. От имени всех католиков, если ты вообще слышал о таких.

Хенрику не оставалось ничего другого, как полагаться на свою веру в торжество разума, на свое понимание миропорядка, на свои юношеские представления о людских достоинствах.

— Я полагаю, — ответил он парню, но так громко, чтобы слышно было всем, — что тут вы один придерживаетесь этих идиотских принципов, или я все-таки ошибаюсь?

Гнетущая тишина повисла в вагоне. Был слышен лишь перестук колес. Никто — ни поляки, ни австрийцы — не хотел встревать в их спор. И Хенрик понял, что все его идеалы — сплошные мыльные пузыри. Что ни на кого не может он рассчитывать. Он — один против воинствующего националиста.

Затянувшееся было гнетущее молчание прервал проводник:

— До Катовице еще час езды. Но если вы, господин барон, дорожите жизнью, вам, пожалуй, лучше спрыгнуть прямо сейчас.

Хмурые взгляды попутчиков, исподлобья глядевших на него, тоже ничего хорошего не предвещали, лишь подтверждая только что сказанное: другого выбора у Хенрика нет. Он поднялся, взял свой багаж и в сопровождении проводника вышел в тамбур. Отперев дверь вагона, он распахнул ее и прошептал слова, которые со времен далекого детства не слетали сего губ: «Owinu sche beschamaim!» [20] Мольба о спасении ( иврит ). . Он взывал к Богу. Не от страха, а лишь от отчаяния.

Он спрыгнул на полном ходу, ударился о землю, несколько раз перевернулся и остался лежать посреди пустого поля. «Owinu sche beschamaim!» Он чувствовал каждую косточку в своем теле. Собрав последние силы, он со стоном поднялся и пошел наугад. К вечеру оказался в каком-то населенном пункте. Там нашел почтовое отделение и отправил в Варшаву короткую телеграмму: «Встреча откладывается на неопределенное время. Подробности письмом. Хершеле».