Франтишек Ставинога - Солнечный день

— Собаки, собаки, — хрипел больной. — Собака! Будь я проклят! Собака!.. Черт знает, что за народ?! Бога не знают, собак жрут!..

С незапамятных времен бескидские горцы лечили легочных больных собачьим салом. Собачью шкуру, еще теплую, чахоточные стекольные мастера с жаловского завода накладывали на грудь как компресс. Собака. Собачье сало. Собачье жаркое. Где взять старому Пагачу целебную еду и лекарство? Кур оставалось всего две, мамаша Пагачова больше не держала, чтобы с нее не требовали поставок. Придет и их черед, настанет черед и овцы или козы. Но сейчас, именно сейчас, поможет собака. Не помрешь, молодец, спасет тебя чех, что «бога не знает и собак жрет»!

Старый Пагач довольно ухмыльнулся, схватил нож и вышел из горницы. Во дворе выманил из будки старого, угрюмого, подозрительного пса. Из поленницы дров, уложенной возле собачьей будки, вытянул дубовое полено и ударил пса…

Гриша проснулся, обливаясь потом. Первым ощущением было, что весь он в грязи, в липкой грязи. Мягкая постель внушила ему сумасбродную мысль — он, больной, лежит дома, на Усачевке. Вот сейчас из ванной поспешно выбежит тетя Дуняша — на ее пухлом розовощеком лице огорчение — и положит ему на лоб холодный компресс. Грише было до одури жарко, так хотелось этого холодного прикосновения! Он нетерпеливо ждал, но тетя Дуняша все не шла.

Не было ни двери в ванную, ни гладкой, в желтых цветочках стены его комнаты, на которой висела лютня, подарок отчима к пятнадцатилетию Гриши. Владимир Осипович был учителем музыки. Он первый, к несказанной радости тети Дуняши, обнаружил у Гриши музыкальный талант.

Нет, не было здесь гладкой стены, на которой висела лютня и единственный спортивный диплом, который Гриша получил за свою короткую жизнь, довольно скромную по части спортивных достижений. Здесь низкая, когда-то побеленная известкой стена, растрескавшаяся и бугристая, словно рельефная карта. С того места, где стена переходила в темный деревянный потолок, на Гришу смотрели с застывшей приветливостью лица двух святых — мужчины и женщины. У мужчины в бледно-голубом одеянии пылало на груди пурпурное, в терниях сердце. Женщина устало улыбалась, глядя на дитя, лежавшее у нее на руках. Между образами висело довольно неумело вырезанное деревянное распятие. Подобные иконы, только не олеографии, Гриша видывал в московских картинных галереях и музеях. Но здесь, на фоне неровной стены и закопченного потолка, эти олеографии тревожили и раздражали.

Гриша испуганно приподнялся.

Ласковая рука заставила его лечь обратно.

Гриша перевел взгляд выше и различил лицо девушки, пожалуй, его сверстницы или немного постарше. Девушка была стройная, очень худенькая, даже угловатая. Она смотрела на Гришу спокойными карими глазами.

— Лежите, — сказала она. — Лежите спокойно.

И сильнее нажала на его плечо. Гриша попытался было что-то сказать, о чем-то спросить. В голове шумело от жара, во всем теле он чувствовал ужасную слабость. Уступил давлению мягкой руки, уронил голову на подушку. Не сразу рассеялось видение московской комнаты с тетей Дуняшей. Не было сил даже повернуть голову к девушке. Он только спросил:

— Вы кто?

— Милка, — ответила девушка. Лицо ее оставалось серьезным.

— Гриша, — сказал он, — Григорий.

Так он когда-то представлялся девушкам в Москве. И такое церемонное знакомство ему не показалось сейчас смешным.

Девушка встала со стула у изголовья постели и отошла к печке. Возвратилась с кружкой горячего душистого чая.

Гриша пил жадно, его мучила жажда, безграничная, неутолимая жажда. Надрывно раскашлялся, от кашля его вырвало.

Она вытерла лужу на полу, принесла еще чаю.

— Пейте, только медленно.

Льняным полотенцем обтерла Гришино лицо. Села на свой стул, спокойно продолжая шить.

Гриша тщетно пытался вспомнить, куда он попал. Борясь со сном, припоминал какие-то бессвязные обрывки недалекого прошлого. Пытался определить, где он находится. Темная комната с двумя маленькими окнами, разделенными на четыре стеклянных квадрата… А если повернуть голову — за одним окном виден заснеженный склон… То ли хмурое утро, то ли день клонится к концу… Солнца нет, нависли низкие тучи, скорее дождевые, чем снеговые. Второе окно почти целиком загораживала девушка.

Снаружи доносились голоса — один визгливый и злой, второй неторопливый и по-мальчишески строптивый. Где-то очень далеко лаяла собака. Где-то совсем рядом раздавался равномерный звук, происхождение его (на дворе резали солому) Гриша объяснить не мог.