Анатолий Козлов - Вопрос и многоточие, или Голос

Солнечное августовское утро пахло спелыми яблоками и сушеными боровиками. Георгины в палисаднике под окнами хаты должны вот-вот раскрыть тяжелые бутоны. Над ними звенят пчелы, гудят шмели. Однако цветы не спешат делиться нектаром, а все еще накапливают силы, чтобы через несколько ночей показать в утренней свежести свекольную красоту их лепестков.

Сегодня Антоников день. Ему исполняется четырнадцать лет. Уже четырнадцать! Он, можно считать, взрослый парень. Можно по вечерам ходить в клуб на танцы, и у него над верхней губой виден черный пушок. Чем не жених? Все его существо переполняет гордость за самого себя.

«Теперь и Надька Шулякова иначе на меня глянет. Какая же она красивая! Она старше меня на два года, и груди у нее под платьем так и топырятся!» — Антоник от такого воспоминания даже зажмурился. Сестры, Валя с Нинкой, когда видят его рядом с Надей, не пропустят, чтобы не посмеяться: жених и невеста замесили тесто… Но что с голопузой мелкоты возьмешь? Хлопцы говорили, что Надька гуляет с Володькой из Сычина. Он уже из армии пришел. Но это не больше, чем сплетни. Не станет Надька заниматься чем-либо с сычинским Володькой. Он картавый и коротышка-карначик. До плеча Надьке, — какая из них пара? Смех да и только. Надька поглядывает на него, Антоника, шутит с ним по-взрослому, под руку берет, если встретит где-либо на улице, и заглядывает в глаза, будто что-то там хочет увидеть. Я нравлюсь девушке. Никаких сомнений. И сегодня мне четырнадцать. Хочется празднично отметить этот день. Чтобы сестры поздравили, чтобы мама купила что-нибудь вкусное в Митькиной лавке на дому. Но сестры ползают с корзинками в саду, собирают яблоки-паданки. Их некуда девать. Даже коровам надоели кисловатые антоновки. Лежат они горкой под крышей клети».

Антонику сегодня надо скосить траву между картошкой и забором. Работа — часа на три.

— А твою Надьку видели с Володькой, — выпалила Нинка, как только увидела Антоника. — Обжимались они около клуба. Всю пижму и полынь вытоптали. А Надька так охала, так охала, будто крапивой ее по ляжкам стегали: «Ох, ах, Володенька, еще, еще целуй меня! — Нинка припала губами к своей загорелой руке и смачно чмокнула кожу. — Я за тебя замуж пойду, детей нарожаю, а Антоник останется с рогами, — щебетала она, оторвавшись от своей руки. — У Антоника еще дюндик не оброс, а Володька кабан яйцастый».

Брат шагнул и приложился ладонью сестре по мягкому месту.

— Чего дерешься? — насупилась Нинка. — Не я это придумала, от Кати Барановой слышала. Она все видела своими глазами и рассказывала у колодца. Я бабуле молоко носила и все слышала. А он сразу биться кидается… — Нинка скривила губки, готовая вот-вот заплакать, но сдержалась, резко повернулась и пошла вглубь сада к Вале, осторожно переступая через корни деревьев, ботву картофеля.

Настроение у Антоника мгновенно испортилось. Будто и не было замечательного солнечного утра, а сеялся бесконечный нудный осенний дождь.

«Да мало ли что могла наболтать доверчивая к слухам сестра? Ничего страшного, если и была Надька в клубе. Она девчонка серьезная. Не позволит Володьке распускать руки. А танцы вчера в клубе были под проигрыватель, это правда. И хлопцы сычинские приезжали… А чего я хочу? Надька взрослая девушка, имеет право и на танцы ходить, и с Володькой встречаться. — Обидно и тошно было на душе у Антоника. Будто нищий плюнул в лицо после того, как положили ему в руку рубль. — Ладно, мои девки еще не выросли. Вот так, Надька». — От этой мысли настроение улучшилось. Как будто легким ветром сдуло тучку, заслонявшую солнце. Далеко ли в таком возрасте от печали до радости, от разочарования к надежде?

Солнечный лучик блеснул на хорошо отклепанном лезвии косы, сверкнул в глазах юноши и разлетелся искрами в августовском прогретом воздухе. На каждом огороде возле хат виднелись небольшие участки уже вызревшей ржи или ячменя, порой выделялись желтизной участки проса, а у Матвея вздымался немаленький кусок конопли. Густой, тягучий запах ее долетал до Антоника. Таким пересеиванием хозяева давали возможность отдохнуть своим наделам от ежегодной картошки. Из Алениного огорода послышался певучий голос. Взлетел, на долгой ноте да повис над деревней, на минутку затих и снова полетел в бездонную синеву: «Что ж ты, девочка, жито не жала? Что ж ты, молодочка, в борозне лежала…» Песня окутывала лесную деревеньку, заколыхивала мелодией и неспешностью. К Алениному голосу присоединились еще несколько замечательных, ни с чем не сравнимых голосов женщин, что шли с серпами на свои сотки.