Екатерина Кармазина - Идеалист

А ведь я отлично помнил, какие слова произнес при первой встрече с Валерией Викторовной после разлуки в несколько лет: «Здравствуйте! Мой любимый писатель Герман Гессе». И теперь я думал, а не поэтому ли она включила в свою лекцию, помимо «Процесса» Кафки, еще и «Демиана» Гессе…

О моем членстве в Братстве Валерия Викторовна знала, но только в общих чертах. Я старался как можно меньше об этом говорить и не поддавался ни на какие провокации с ее стороны. При ней я никогда не критиковал Братство и даже не заикался о расследовании, которое я вел, чтобы раскрыть истинную сущность и цель этой организации. Даже наоборот, при необходимости я был готов его яростно защищать. Я бы отстаивал даже Форта, сам не зная почему. И, конечно же, я свято охранял от кого-либо, тем более от Валерии Викторовны, истинную причину своей увлеченности Братством — влюбленность в г-жу Марину.

Как только Валерия Викторовна замечала, что я категорически не желаю говорить на какую-нибудь определенную тему, она сразу же переходила в наступление. Если оно не удавалось, она брала это на заметку и через некоторое время обязательно затевала тот же разговор, только с иными к нему подходами. Иногда мне казалось, что она надо мной издевается. Порой я увлекался, а когда понимал, что сказал больше, чем хотел, было уже поздно. Тогда она и сама меняла тему, но от меня не мог укрыться ее при этом победоносный вид. Бывали моменты, когда я уже хотел ей обо всем рассказать, поделиться всеми своими сомнениями и догадками. Но Братство было моей тайной, моим тайным миром. Мне хотелось, чтобы он таковым и оставался. Мы с Валерией Викторовной как будто играли в какую-то игру. Частенько она пыталась подвести меня к откровенному разговору о Братстве или о моих чувствах к ней. И если я не хотел об этом говорить, она провоцировала меня снова и снова. Особо интересовавшие Валерию Викторовну и ставшие, таким образом, табу, были темы Братства и моих взаимоотношений с Аней. Я никоим образом не собирался позволять себя контролировать. Когда Валерия Викторовна, несмотря на мои протесты, продолжала давить, мы ссорились. Такие инциденты между нами случались все чаще. Я, как мог, противостоял ей. Бывали и другие периоды, когда поведение ее менялось. Обычно это бывало после ссоры, когда мы долго с ней не виделись. Она становилась мягче, исчезал ее пристальный взгляд, она больше говорила сама и не задавала никаких наводящих вопросов. Это было похоже на перемирие. Такие периоды наступали крайне редко и были весьма краткими, надолго ее не хватало. И все начиналось снова. Бой продолжался и становился все горячее, полем битвы стали даже лекции. Теперь я не мог слушать их расслабленно и спокойно, она затеяла какую-то игру, и я должен был быть настороже. Я начал замечать, что на своих лекциях Валерия Викторовна говорит со мной. Как-то студентам по литературе был задан «Стоик» Драйзера. А это еще одна тема, которая читалась в Братстве и о которой я, кажется, как-то обмолвился в разговоре с Валерией Викторовной. Лекция г-жи Марины о стоиках стала одной из моих любимых. И теперь у меня снова появилась возможность сравнения. Только вот что я сравнивал, лекции или двух женщин, в которых был влюблен? Валерия Викторовна меня явно искушала. Она стала вносить в учебную программу изменения только на основании того, что слышала от меня о Братстве. Конечно же, я говорил о Платоне, упоминал о гностиках в контексте произведения моего любимого Германа Гессе и за чашкой кофе я как-то пустился в разглагольствования на тему ценности духовного содержания жизни и возвышения нравственности стоиками. Но я не хотел сравнивать этих женщин! Они были подобно двум сторонам одной медали. Одна вела речи о преобладающем в человеке стремлении к возвышенному, вторая признавала арсенал различного рода страстей, придавая им значение, но не давая оценок «хорошо» или «плохо».

Я совру, если скажу, что игра не увлекала. Азарта ни мне, ни Валерии Викторовне было не занимать. И, конечно же, все это мне льстило. Передо мной стоял тот самый преподаватель, на которого я и посмотреть-то боялся на первом курсе, а теперь ее взгляд и слова из полусотни с лишним человек были обращены лишь ко мне одному.

О стоиках на тот момент мне было известно так же мало, как и в свое время о гностиках. Но кто из влюбленных молодых людей мог бы пропустить мимо ушей красивые фразы о стойкости и непоколебимости духа из уст красивой женщины? Лекцию я слушал отвлеченно, больше интересуясь не предметом, а лектором. Возвратившись домой, я не читал дополнительную литературу, не рылся в материалах по теме, не искал первоисточники, а предавался тем чувствам, которые вызывал во мне мой предмет страсти. Для этого мне вполне хватало того, что было сообщено мне на лекции. Ведь раньше я не знал и этого. Всегда чувствовалось, когда тема лекции наиболее близка Марине Мирославовне. Тогда у нее на щеках разгорался румянец, она жестикулировала больше обычного, много чертила на доске, приводила множество примеров и аналогий, прибегала к ярким художественным образам и вникала в детали, а в глазах была страсть. Порой г-жа Марина так увлекалась изложением материала, что мы лишались перерыва, а отведенные на лекцию два часа превращались в три. Такие темы я брал на заметку, чтобы как-нибудь, когда будет время, вникнуть в них поглубже. Я думал, что так смогу лучше узнать ее.