Борис Ольхин - Осенние жаворонки

— Занять еще придется, — сказала она.

Понимающе кивнув, Осип Маркович опять повернулся к переборке, за которой сидел бухгалтер Титов, и повысил голос:

— Андрей Иванович, а двести найдется?! А?

Бульканье и хрипенье из-за переборки сделались слышнее. Басков пощурился, зевнул; потом бугроватой ладонью как бы стер зевок и сказал, чтобы Августа написала заявление на двести рублей.

Не дожидаясь, пока она выйдет, Басков занялся опять текущими бумагами, но сосредоточиться не мог: перед глазами все стояло помолодевшее лицо женщины. Много ли человеку для счастья надо, подумал он. Дочь замуж выходит! Потом, может, наплачется с зятем, бывает и так.

Окинув взглядом затоптанный пол, давно не беленный потолок и стены, увешанные таблицами, плакатами, диаграммами, он поморщился. Отодвинув отпечатанную на ротаторе инструкцию, взял телефонную трубку и, помедлив, набрал номер медпункта.

Ответила ему фельдшер Абрамова, и он, теснее сдвинув локти на столе, заговорил покровительственно и насмешливо:

— Здравствуй, Тамара. Басков. Сколько на сегодняшний день у нас больных?

— Кроме Одинцовой, можно сказать, и никого, — отозвалась она. — Двое всего на амбулаторном лечении.

— Как с делами развяжешься, так и больные куда подеваются! А в страдную пору — не один, так другой, — добродушно ворчал он в трубку.

— Профилактика, Осип Маркович.

— Профилактика? Ну-ну. Интересно бы сопоставить, сколько в городе на тысячу населения больных, а сколько в деревне. Не знаешь? То-то, — сказал он таким тоном, словно бы сам — знал. И добавил: — От головной боли чего-нибудь не пропишешь мне?

Он как бы очутился там, в тишине медпункта, увидел в стеклянном шкафчике флаконы, коробочки, инструменты, и даже услышал запах лекарств.

— Зайдите, что-нибудь подберем.

— Да, Одинцову не слышно, не собираются выписать?

Это, собственно, и был основной вопрос, из-за которого он звонил Тамаре. Агроном Одинцова, она же партийный секретарь, несколько дней назад заболела, ее направили в районную больницу, и он все не мог выбрать времени, чтобы навестить ее.

— Нет, — ответила Тамара. — Еще недели две ей лежать…

Он вздохнул в трубку, сказал «до свидания» и кивнул вошедшему бригадиру механизаторов Ефиму Еськину.

У Еськина бледноватое узкое лицо, узкие усики скобочками, бегающие черные глаза. На нем кожаный реглан, резиновые сапоги, кепка набекрень, и из-под нее на лоб — щеголеватый чубчик.

Он пожал Баскову руку.

— Здравия желаю, Осип Маркович! Как приказано, значит, машина за шифером ушла. Разрешите покурить?

И потянулся к блестящему басковскому портсигару на столе.

Басков со стуком переставил ноги в тяжелых кирзовых сапогах.

— Ноговицын когда свой трактор выведет?

— Да нынче, должно…

Басков сел прямее, заскрипев стулом, и сложил руки одна на другую, так чтобы на левой был виден циферблат часов. Он поднял голову с намерением еще о чем-то спросить Еськина, но тут снова вошла Августа Фомина, положила на стол перед председателем заявление. Он росчеркнул на уголке свою подпись:

— Так-то: пеки пироги да зови на свадьбу!

— Милости просим, пожалуйте.

— Благодарствую. Пусть детей скорее заводят, скажи. Да побольше… Детясли скоро оборудуем.

И, усмехаясь чему-то своему, рассеянно подмигнул Еськину.

Августа взяла заявление и, отступая, проговорила:

— Уж скажешь уж, Осип Маркович!

— А что, дело житейское. Скоро свадьба?

— В воскресенье.

— Транспорт какой понадобится? Машину? Или, может, тройку снарядим?

Как-то странно прозвучало это «транспорт» рядом со свадьбой, и Басков приподнял одно плечо, словно выражая недоумение.

— Это они сами придут уж пускай, — сказала Августа. Еще раз поблагодарив председателя, она вышла.

Басков некоторое время отвлеченно смотрел перед собой на стол, затем, взглянув на Еськина, встал:

— Пошлешь его торф возить. Ноговицына-то.

— На то же поле?

— Ну. Он знает, — добавил Басков.

Он был в сапогах, под серым в клеточку пиджаком — защитного цвета рубашка и такой же галстук. Неторопливой пришаркивающей походкой он прошел в угол, где висели его плащ и старая армейская фуражка, надел их и жестом пригласил Еськина следовать за собой. Счетоводу Клаве, которая у него была за секретаршу и потому сидела не в бухгалтерии, а перед его кабинетом, сказал, что вернется через часок.

Они с Еськиным сходили к гаражу, посмотрели машины; Осип Маркович узнал, будет ли готов к завтрашнему дню его «газик», и пошел в деревню кружной дорогой, полем. В висках у него стучало, во рту было вязко, как после черемухи. Низкие облака, оголенные черные поля, темнеющий вдали лес — все напоминало Осипу Марковичу о промелькнувшем лете, о каких-то не сбывшихся, но не угасших мечтаниях. Откуда это взялось, он не знал, и не силился доискиваться.