Борис Ольхин - Осенние жаворонки

Не по времени рано прикатила с фабрики Юлька; пошебуршала у себя за переборкой чего-то, и к матери.

— Ма-а, может, принести чего? Попить подать? Чего они тебя одну оставили?

Повела мать головой в одну сторону и в другую, вздохнула.

— Да ничего не надо, Юля… посиди так. Что ноне рано-то?

Мнилось ей, неспроста Юлька раньше времени домой прибежала, и голос у нее виноватый какой-то. А дочка села к кровати поближе, носом зашмыгала.

— Сказала мастеру, что болеешь ты. Отпустил, — проговорила она. А глаза все в сторону, в сторону отводила.

— Уж будто бы, — усомнилась мать. — Ты не путай, девка, если что стряслось, прямо скажи. Чего путать-то.

— Да чего говорить-то, что ты ма-а…

А голос у самой с дрожью, разве обманется мать. Ой, не чисто дело, подумала она.

— Володя-то что эти дни не бывал? Или в командировку послали? Не то поругались, может?

— Да что, мама…

Вконец изменил Юльке голос, расплакалась она, и Настасья Авиловна слово за слово — все и выпытала у нее.

Меньшой ребенок, единственная дочка в семье, росла Юлька балованной, своевольной. Спросят, бывало, как ее зовут. «Люля», — скажет. Принесут арбуз, обхватит его ручонками, «Мой арбуз. Не дам…» И никому не даст, пока сама не наестся. Беспокойная тоже была, непоседа — день-деньской топает ножонками по дому, во дворе, шлепаясь и вставая, напоминая о себе то плачем взахлеб, то заливистым бубенчиковым смехом…

«Ах, Юлька, Юлька! Вот как порадовала!» — подумала Настасья Авиловна и оторвала голову от подушки, стала подниматься.

— Ма-а, ты зачем… Ты лежи, — говорила Юлька, глядя на нее круглыми испуганными глазами. — Не надо тебе вставать!

Мать слабо махнула рукой и, охая, вздыхая, продолжала подниматься. Она не знала, откуда у нее взялись силы, чтобы встать, и зачем ей это понадобилось, не знала, что в таком случае она должна сделать и надо ли что-либо делать, но понимала одно, что уж не сможет более лежать, не вытерпит душа. И при смерти была — не улежала бы.

Скоро она уж возилась на кухне, звякала посудой, что-то переставляла, вытирала, все вздыхая и ворча:

— Улежишь тут, где! Горе свалит, а забота опять же на ноги ставит… Не было печали, черти накачали. Все мода, все коленки оголяют, какая которой выше. Дооголялись, срам! Теперь вот он скажет, что знать ничего не знает и ведать не ведает. И за ворот не ухватишь, пра, с него и взятки гладки. Кошка, еще ты тут, не путалась бы… Кыш, сатана! Оставь одних хозяйствовать на день, и все вверх дном. О господи! Ну, приладился, улестил, Володенька. Нет бы в загс сперва, как у добрых людей… А вот разладится, да как отец узнает, — какими глазами-то глядеть, срамница! И мне хоть из дому беги: добаловала, скажет…

Так, потихоньку-полегоньку, она двигалась по кухне, приноравливаясь к хозяйству, и прикидывала в уме, что сделать неотложно, а с чем повременить, на после оставить.

Утром в понедельник Павел Кузьмич и Валентин вместе шли на завод. Валентин был одет по-домашнему, в серой рубашке Игоря и в своих старых брюках; на первое время сойдет, а там спецовку выдадут.

Солнце поднялось над крышами, но в воздухе, в тени, еще держался холодок ночи.

Павел Кузьмич сдержанно кивал знакомым, прислушивался к шагам Валентина и порой ему казалось, что все у них в семье осталось по-прежнему. Уже в виду проходной он повернулся к сыну, спросил:

— Значит, в монтажный предлагали?

— Ага. Ну, я настоял, чтобы в механический, — сказал Валентин.

За проходной они постояли чуточку. Отец шевельнул бровью, наморщил лоб.

— Ну, давай… ступай.

В заводоуправлении на втором этаже Валентин нашел кабинет по технике безопасности, увешанный плакатами с красными стрелками, предостерегающими надписями, и подал направление инженеру, пожилому мешковатому человеку. Прочитав направление, тот скороговоркой начал инструктаж о правилах обслуживания токарных станков. Валентин улавливал с пятого на десятое, отдельные слова, вроде «вращающиеся части», «высокое напряжение», «смазка только после останова»… Глядел на инженера и кивал с глубокомысленным видом, более всего опасаясь, что тот попросит повторить сказанное. Но — обошлось. Под конец, правда, инженер задал ему вопрос, как он будет ходить по цеху, если за инструментом понадобится или заготовки принести.

— Обыкновенно пойду, чтобы там, где и другие ходят, — обстоятельно начал Валентин. — Не сломя голову чтобы. А то раз у нас на стройке был случай: шел один по перекрытию и зазевался куда-то, а тут проем. Он в этот проем и грохнись! Три этажа пролетел без задержки. Ладно, внизу куча войлока была, на нее угодил. Но все равно руку сломал.