Борис Ольхин - Осенние жаворонки

Половина одиннадцатого — все, больше ждать она не могла. Ничего, она переломит гордость, пойдет к ним и спросит Игоря. Что тут такого особенного, знакомые же…

Погруженная в свои думы, она ничего не замечала вокруг — и столкнулась нос к носу с Юлькой. А та как будто и не узнала вовсе ее.

— Юль, привет! Куда разлетелась? — протараторила нарочито резво Тамара — и лишь затем разглядела опухшее от слез Юлькино лицо.

— У нас Игорь… умер, — сказала Юлька.

Тамара отшатнулась.

— Как же так? Ведь мы вчера только… чтобы сегодня, — бессвязно говорила она, цепко держа Юльку за рукав платья и решительно не зная, куда теперь идти…

В тот день впервые повеяло предвестием осени; затянуло облаками небо, похолодало, ветер вздымал и гнал по улице пыль, заметнее сделались желтые пряди на тополях и березах.

К одиннадцати часам у дома Рядновых собралась толпа — соседи с улицы, заводские рабочие. Подходили еще, переговаривались приглушенно.

— Отчего помер-то?

— Хулиганы, бают, побили.

— Хулиганья развелось!..

— Нет, сердечную недостаточность признали.

— Молодой был, только бы жить…

Из подошедшего автобуса вышли музыканты с трубами, скучились у забора. В прорыв облаков выглянуло солнце, инструменты ослепительно сверкнули — точно подали сигнал к началу обряда.

Тамара остановилась у соседнего дома и не подходила ближе, она боялась разреветься на людях. Она отпросилась со смены и не успела забежать домой, переодеться, — на ней были рабочие брюки и куртка, волосы стянуты неуместной сейчас и здесь красной косынкой.

Вот отворилась калитка, стали выносить венки. За венками вынесли гроб, поставили на табуретки, и тут же встали для последнего прощания родные. Опять сверкнули на солнце трубы, зазвучала пронзительная, надрывная музыка… Тамара вдруг вспомнила зал бракосочетания, свадебный марш, — и она расплакалась.

Машины уехали, толпа разошлась. И только тогда Тамара пошла к опустевшему дому, пошла неуверенно, стараясь не ступать на разбросанный перед калиткой еловый лапник. Во дворе, послышалось, заскулил Дик.

Какая-то непонятная сила влекла Тамару во двор Рядновых. Она отворила калитку, вошла. Села на лавочку под березой и с тревожным, суеверным предчувствием огляделась, — почудилось, что в саду кто-то прошел, легконько колыхнув ветви… Лохматый, понурый, приплелся к ней Дик, ткнулся мордой в колени. Тамара погладила собаку и, всхлипнув, горестно прошептала:

— Вот и остались мы, Диченька…

Она стащила с головы косынку и, пряча лицо в ладонях, заплакала неутешно, навзрыд.

На третий день после похорон сына Настасья Авиловна не поднялась с постели. Позавтракала и убежала на работу Юлька, попил чаю поздно проснувшийся Валентин, побродил по саду и вернулся в дом Павел Кузьмич, а она все лежала, открывая порой глаза, безучастно глядя в потолок.

— Что, мать, — скорую вызвать? — предложил Павел Кузьмич.

— Не надо. Не болит у меня ничего. Только встать вот силушки нету.

— Чаю, может, подать?

— Не надо покуда. Авось, оклемаюсь…

Как и многим женщинам ее поколения, невзгод Настасье Авиловне выпало в жизни с лихвой. Война, голод, работа на заводе в горячем цехе и домашнее все хозяйство, и то мать хворая, то Витюшка болел, а тут извещение принесли на Павла, что пропал без вести. Старуху-мать схоронила, и уж после Павел объявился. Загодя весточку подал, уготовилась она и ждала, ждала, веря и не веря в его возвращение. Через год какой его родителей схоронили, тут уж как заведено, время подошло. Одна забота была — о детях, и думалось дожить, всех в люди вывести, на внучат порадоваться, да не все, видно, сходится так, как загадывается.

Павел Кузьмич пробовал заняться по хозяйству и в саду, но все из рук валилось. Ему бы в голову не пришло усматривать связь между тем периодом, когда тосковал и пил, и болезнью Игоря, если бы не вопросы врача в больнице о том, не было ли у них в роду запойных. А раз и другой об этом подумав, он уже не мог и не пытался искать других причин болезни сына и жестоко судил себя за прошлое. И не было ему покоя ни дома, ни в саду, ни среди посторонних на улице.

По вечерам Валентин и раз, и другой выходил на ту улицу, надеясь встретить тех проходимцев (он уверенно представлял их по описанию брата), и держался настороже. При встрече он бы затеял с ними перепалку, драку, скандал, все что угодно, лишь бы забрали их в милицию. Там он выдаст себя за брата, ведь они с Игорем похожи, почти как близнецы, а когда те гады признаются, — он выложит карты на стол… Он вглядывался в лица встречавшихся парней, присматривался к одежде, к походке, повторяя мысленно, как заклинание — «Один длинный, два коротких». Понятно, могли они идти и не втроем. Длинный может сбрить усики, другой — сменить рубашку. И третий — не таскает же с собой все время пузатый портфель… Но все было тщетно, прохожие и молодежь шли по улице самые обыкновенные, никого из парней, хотя бы приблизительно смахивавших на тех подонков, он не встретил.