Борис Ольхин - Осенние жаворонки

Эта нечаянная прогулка запала в память Осипу Марковичу. С той поры он иногда вылезал из машины и шел к деревне пешком; порывы ветра, шелест хлебов и шорохи в кустах наполняли его тихой признательностью к земле, к лесу и небу…

Сейчас, упомянув об общественных обязанностях, Басков напомнил Вере Ивановне о том, что она член правления; у себя в клубе и библиотеке она бывала большей частью занята в вечерние часы.

Хотя одевалась она в будничное — сапоги, старенькое пальто, полушалок, — у зеркала все же поправила брови карандашиком, тронула помадой губы и придавила пальцем дужку очков. И усмехнулась досадливо, самокритично.

Басков стоял во дворе — в зубах папироса, руки в карманах плаща.

— Куда мы, Осип Маркович? — спросила она.

— Да вот, понимаешь, удои на ферме пошли вниз, — говорил он, не вынимая изо рта папиросы. — Осенью это вообще-то в порядке вещей, но надо выяснить, все ли там ладно с кормлением. И если я один, то всем примелькавшийся председатель, а вдвоем мы — комиссия!

День стоял пасмурный, временами сеял дождь, над березами у клуба кружили всполошенные галки и вороны.

— Самое ненастное время пришло, — заметил Басков.

— Ну что вы! Осенняя пора, очей очарованье, — возразила она. И смутилась. — Конечно, не весна. Помните, жаворонки?..

Он как бы удивился. Смигнул, выплюнул окурок и с грустью сказал:

— Улетели наши жаворонки… в теплые края.

По изъезженной дороге они подошли к низенькой ветхой ферме; поодаль, метрах в двухстах, достраивалась новая, кирпичная. Старую ферму окружал похилившийся забор из жердей, у ворот приткнулась сломанная тракторная тележка. Возле колодца с деревянным желобом к кормокухне Басков остановился, хотел что-то сказать — но смолчал.

В кормокухне, куда они вошли, горела тусклая лампочка. Почти треть помещения занимала печь с котлом, накрытым деревянной крышкой. Басков показал Вере Ивановне на летошние графики дежурств, такой же давности таблицу надоев и выразил пожелание, чтобы она взяла шефство над фермой — оформила наглядную агитацию, в самодеятельности прохватили бы здешние непорядки. Поговорили и с доярками. Те жаловались на свое: корм который день не запаривают, потому что печь дала трещину, как бы пожара не было. Осип Маркович осмотрел трещину, спросил коротко и хмуро:

— Давно?!

— Дня три, верно, — отвечала ему доярка Селезнева. — Дед Николаша обещал заделать, да хворает, видно.

— Знаем его хвори! Почему мне не доложили?

— Не смела, видно, Дуся — ругаться почнешь.

— Так вы и испугались, — проворчал он, чем-то, однако, довольный. Оглядев доярок, как на смотру, повернулся к Вере Ивановне: — Видишь, Вера Ивановна, все имеет свои причины. Три дня — и молчок. Ну, Евдокия!..

«Пожалуй, достанется Дусе!» — подумала Вера Ивановна.

Вышли они тоже вместе. Басков шагал понуро, говорил о том, что беспорядки везде и грязь, что на складе есть халаты, для смены, а доярки ходят в засаленных, и зоотехник Перфильева в декрете — спросить не с кого…

— Так что, Вера Ивановна, зайди, будь добра, к Николаше и скажи: если нынче же печь не заделает — его самого в котел посажу! И передай попутно Дусе Амосовой, чтобы в контору пришла. Я на стройку вон загляну и у себя буду.

В правлении Баскова дожидалась Тихоновна, немолодых уже лет женщина, и посторонний человек с блеклым лицом — он сидел при входе, положив на колени чемоданчик-балетку и сверху на него кепку.

— Вы откуда, товарищ? — раздевшись, первым делом обратился Осип Маркович к постороннему.

— Комаров, мелиоратор, — пристав, ответил тот.

— Хорошо, посидите, — сказал Осип Маркович.

И занялся Тихоновной. Оказалось, ей надо в город к дочери на недельку. Он поворчал, что могла бы и с бригадиром договориться, и, сменив гнев на милость, отпустил ее и включил свет — за окном сгущались сумерки. Закурив, он повернулся и к мелиоратору, но в дверях показался бригадир Кононов, ездивший в район за шифером.

— Что, Виктор Семенович, шифер привез? — спросил Басков, не дав ему и рта раскрыть.

Кононов, старик под шестьдесят, в нагольном полушубке, зябко повел плечом и проговорил от порога:

— Всухую, Осип Маркович. Не подписал Юртаев накладную. Обождете, говорит.

— Зря, выходит, день потратил? — соболезнующе проговорил Басков. — Настойчивее надо. Пробивнее! Ну ладно, завтра кого другого пошлем. Иди… отогревайся.

И записал на завтрашнем листке календаря: «Позв. Юртаеву шифер».

Жестом пригласив к столу мелиоратора («Подходящая фамилия для осушителя болот — Комаров»), он подвинул пепельницу и сказал, что слушает. Мелиоратор вынул из чемоданчика бумаги, план и смету, разложил на столе.