Борис Ольхин - Осенние жаворонки

— У тебя тоже привычка, — заметил Еськин. — Куда ни едешь, все у еённой избы остановишься… и двигатель разогреваешь!

Ноговицын в ответ и ухом не повел, продолжал:

— И вот, как обзываться она по-всякому стала, тут у меня рукоятка не та дернулась, и трактор пошел. Вижу, что не туда еду, а поделать с собой ничего не могу. Как заколдовало меня! С курицей, говорят, бывает: проведут перед ней черту, и она никак через эту черту не переступит. Вот и у меня получилось — не могу отвернуть, и баста.

— А раньше так бывало, чтобы через эту, как ее… черту тянуло?

— Раньше не бывало.

— Выходит, это у тебя на нервной почве? В роду у вас как, с психическими расстройствами никого не было?

Ноговицын пожал плечами, отвел глаза в сторону.

— Да нет вроде бы.

— Может, выпил все-таки? — мягко нажимал Осип Маркович.

— Привычки такой не имею, чтобы за рулем, — уверял его Ноговицын.

— Что же получается, — подытожил Осип Маркович. — Если ты болен, то лечить надо. Если здоров — то судить.

— Судить, выходит, — сказал Ноговицын, вставая. И надел свою кепчонку. — Чему быть, того не миновать. Такое уж стечение обстоятельств… На работу, Осип Маркович, завтра не выходить мне?

— Это еще почему? Наоборот, выходи. И до седьмого пота работай! Вози торф. И объезжай ты избу этой Софроновны… десятой дорогой!

Отпустив Еськина и Ноговицына, Осип Маркович прошелся по кабинету. Не нравилась ему эта история. Случись она где в другом месте, посмеялся бы сам вволю, а тут не до смеха. Софрониха, эта, видать, баба склочная, она от своего не отступится… Незадавшийся какой-то нынче день — то на ферме непорядок, то хулиганство, шифер не дали… С мелиоратором ни о чем не договорились…

Он подошел к стене, где висел план колхозных земель, и стал отыскивать, не обозначено ли на нем Окуневое болото.

В избе Петровны Осип Маркович занимал горницу; здесь у него были полка с книгами, приемник, настольная дампа и будильник, в углу стоял чемодан с бельем, а выше, прикрытая ширмой, верхняя одежда. На стене над кроватью, где у солидных зажиточных людей ковер, висела карта мира и сбоку от нее — ружье в чехле.

Как и обычно, домой он явился поздно. Петровна уже заняла свой «плацдарм» на печи.

Он разогрел ужин, поставил чай и, зная привычку Петровны первой разговор не зачинать, спросил:

— Слышала, Петровна, что у нас на деревне содеялось?

Сперва ворчание послышалось с печи, бормотанье какое-то, а там и внятнее заговорила старушка:

— Смород он, этот Шурка! Ристант! Вырастила Грипа на свою голову!

— И почему его на избу Софроновны повело? Мало ли других в деревне? — продолжал Осип Маркович, как бы сам с собой рассуждая.

— Да что, батюшко, Софрониха тоже — поперечная сызмала. С ней не сговоришься по-людски. Старшую дочь из дому выжила. Да и младшая, Тонька, из-за нее в город уехала. Ребенка там нагуляла, что уж хорошего. А Шурка, пока на службе был, письма слал Тоньке-то. Женихались они. Ну а раз тако дело вышло, он и недолюбливает Софрониху.

— Вот где собака зарыта, — порассуждал опять как бы с собой Осип Маркович. И уж определенно адресовался к бабушке: — А почему она его зауголком обзывает?

— Дак греховодница же. У Грипы перед войной дочка родилась. Ну а мужу сына хотелось. И вот, как получила Грипа похоронку на мужа, в конце войны уж, — взяла в детдом мальчонку. И, как мужа покойного, Олександром его звали. Ничего парень-то вырос, работящий… хоть и карахтерный тоже.

Что Ноговицын парень работящий, Осип Маркович знал и без бабушки Петровны. Знал он теперь и другое — в обиду парня не даст. И он задал Петровне следующий вопрос:

— А не знаешь, Петровна, как пройти на Окуневое болото?

— Как не знать, батюшко. В прежние-то года, бывало, по клюкву бегивали.

И начала рассказывать, где идти да куда повернуть; Осип Маркович мало что понял, но переспрашивать не стал.

Попив чаю, он просмотрел газеты, потом погасил свет и лег, предчувствуя опять бессонницу. Свыкаясь с темнотой, уходил мыслями в прошлое, как бы заново ступал на свою колею жизни. Извилистая выходила у него колея. Вырос в деревне, в сорок третьем призвался в армию. Сперва — ускоренные курсы, затем направление в действующую армию, принял боевое крещение командиром отделения в стрелковой роте. Конец войны застал его в госпитале. Служил и после войны — демобилизовался в пятьдесят первом. В родные края, на Север, не поехал, близких там никого не осталось. Окончил планово-экономическое отделение в техникуме, работал в райисполкоме по заготовкам. Осенью прошлого года ему предложили возглавить колхоз, и он, поколебавшись, ответил согласием.