Модест Осипов - Сказки для себя

Вперёд-назад, вперёд-назад, вытянуть ноги как можно дальше, резко подобрать под себя. Старые крашеные-перекрашеные качели, ровесники двора. Ты обещал маме качаться только сидя. Забываешь, встаёшь на сиденье. Качели чуть притормаживают, чтобы начать тут же новый разбег. Вверх-вниз, вверх-вниз, присесть-встать — и ты уже стоишь лицом к небу, разогнав качели до полукруга. Голубоглазое небо смотрит на тебя — яркое, летнее, такое бывает только в детстве, в начале июля, когда каникулы не перевалили за середину, когда столько всего впереди, когда ещё живы все, кого ты любишь.

От полёта, от близости облаков кружится голова, ты держишься изо всех сил за тонкие тёплые ручки. И разгоняешься выше, выше, выше. Сила, названия которой ты пока не знаешь, прижимает тебя к сиденью, не даёт упасть. Задеваешь тонкие ветки татарского клёна, на них созревают уже семена-носики, зелёные с красным, совсем скоро можно будет срывать их и приклеивать на нос.

Земля-небо, земля-небо. Ты почти стоишь вверх ногами на пике разгона, ещё чуть-чуть. Тебе страшно и сладко, ты дышишь небом, неровно, часто, через рот. Зенит, точка полудня. Долгая, долгая, долгая секунда в мире наоборот, над тобою земля — травинки прижаты к земле чьим-то ботинком, муравьи спешат по своим делам, пыльные листья подорожника, жёлтый песок детской площадки, забытая кем-то игрушка. Под тобой — белые островки-облака. Теперь никаких усилий, иначе упадёшь, схватиться как можно крепче, чтобы облупившаяся краска больно вжалась в ладони. Задержать дыхание. Ты замер, замерли качели.

Нет, чуть сдвинулись против часовой, по ходу разгона, и земля вдруг всей своей громадой летит навстречу. Получилось! Ты замкнул круг, сделал первое в своей жизни «солнышко».

— Ты звонила домой? Как Ташка?

— Ты уже спрашивал. Всё в порядке.

Совсем близко, почти у наших ног, бьётся о камни Сена, ветер тревожит ивы, сбрасывает в воду последние листья, река уносит их на северо-запад, к океану. Будний день, на том берегу спешат люди, машины.

— Мы в музей-то пойдём? Или ты устала?

— Как хочешь.

Мы прилетели позавчера, сняли номер в «Гран Палас Лафайетт», как семнадцать лет назад. Я бывал во Франции ещё несколько раз, ты совсем забыла Париж. Потянулась к сумочке, передумала. Наверное, за сигаретами. Привычка курить всегда спасала тебя, когда молчание длилось слишком долго, но в Париже теперь не курят на улицах.

— Неважно себя чувствуешь? Может быть, поедем в гостиницу?

— Нет, всё нормально.

Вчера вернулись совсем рано, только стемнело. Ты включила телевизор, нашла местный музыкальный канал, сидела на диване в гостиной, задумчиво перелистывала журналы. Я принёс вино, мы выпили за Париж, за твою дочку. Ты ушла спать, я выключил телевизор и читал почти до рассвета, потом задремал в кресле у камина.

Ты приехала в Москву утренним поездом. Мы месяц не виделись и проговорили всю дорогу до аэропорта. Ты рассказывала про Ташку, про её новую школу, про друзей-подруг, про наших общих знакомых. Я — про работу, про первые главы книги, про то, как изменился Париж, что там нового, куда пойти, куда поехать. Сходим с тобой в д’Орсэ, в музей Средневековья, побываем, наконец, в Сен-Дени, съездим в Шартр, я закажу столик в «Клозели де лила» на вечер субботы… В широком самолётном кресле ты свернулась чёрным котёнком, уснула. Я сидел у окна, пил клюквенный морс со льдом, думал о тебе, о нас.

Отель, на метро до Риволи, ужин, вино, кораблик, Трокадеро, Елисейские поля, мираж Дефанса на горизонте. Река, город, люди, которые тут жили и живут, короли, художники, гении, чудаки — я говорю, а ты всё тише, изредка отвечаешь, чаще молчишь. Мы поймали такси, я на скверном французском болтаю с пожилым шофёром. Может быть, ты просто устала с дороги.

Утро. Весёлые искорки в твоих жёлто-карих глазах, вкусный кофе и свежие круассаны на завтрак. После — молчаливый день, и ещё один, и ещё. Я звоню в авиакомпанию, меняю обратные билеты, ближайшим рейсом мы улетаем в Москву. Пока нас не было в городе, наступила зима.

Санька позвонила 14 октября, в день моего рождения. Поздравила, пожелала, стала расспрашивать о планах, работе, делах. Задумалась, будто советовалась сама с собою, предложила вдруг поехать вместе куда-нибудь, не весной-летом, прямо сейчас, как только дадут визу. В Париж, в первый город, где мы были вдвоём. А я увидел эту поездку — всю, до секунды, до рыжей искорки вечернего солнца в окне того дома на углу площади Сен-Пьер, до жёлто-бурого листа платана, что прилип к мокрой скамейке в саду Клюни, услышал каждое слово — её и своё, каждый шорох долгой тишины. Нет, говорю, не стоит. Саша помолчала, спросила почему, не стала слушать ответ, положила трубку. Я решил больше не перезванивать. Говорят, она вскоре вышла замуж и уехала из России.