Модест Осипов - Сказки для себя

Бумаги оказались в строгом порядке, правда, до конца понятном лишь их владельцу. Отчёты из банка по ренте, счета за дом, за уборку парка, письма. Оказывается, у деда было много собеседников в разных уголках мира, и электронной переписке он предпочитал баснословно дорогие в наше время услуги старой доброй почты. Конверты, марки, штемпели, писчая бумага с нашим гербом. Переписку он вёл на нескольких языках, два я так и не смог определить. Полученные письма, дедовы черновики, какие-то заметки, почтовые квитанции — всё было разложено по темам, по сферам интересов деда.

Я прочёл наугад несколько писем и черновиков из разных ящиков громадного бюро. Этнография, покупка-продажа картин современных художников, лингвистика, шахматы, чьи-то больные тётушки и недавно родившиеся дети-внуки-правнуки. В одном из писем дедов корреспондент выдвигал интересную и спорную гипотезу о том, как возник Румм. Я отметил эту стопку яркой наклейкой, надо прочесть. Когда-нибудь непременно организую туда собственную экспедицию.

План. Я нашёл план дома отдельно от прочих бумаг, сделал для себя несколько копий. Никаких пометок на оригинале не было, только карандашный рисунок в углу, узор или орнамент — такие рисуют в задумчивости на первом попавшемся под руку листе бумаги.

Карл почти не беспокоил меня, весь день занимался бесконечными домашними делами, давал задания приходящей прислуге, рабочим в парке. Чем он живёт? Никогда не заставал его с книгой, не замечал, чтобы он смотрел кино, ходил куда-то, кроме как по делам, относящимся к дому. Он слушал дедовы импровизации в музыкальной гостиной, но была то любовь к музыке или уважение к хозяину, не знаю. Я чертил маршруты на копиях плана, пытался понять, куда дед хотел меня привести, сопоставлял созвучия с дверьми, ступенями, поворотами коридоров.

Дед настоял, чтобы я выучился музыке. Благо, дом большой, и над скрипкой я издевался в одной из дальних комнат. Ойстраха из меня не вышло, со скрипки — она лежит на камине в моей спальне — Карл регулярно вытирает пыль. Всё, что осталось от той учёбы, — некоторая музыкальная эрудиция, умение читать ноты, чувство ритма да привычка играть в походах на немецкой губной гармошке середины прошлого века. Её купила на дрезденской барахолке Марта, моя первая возлюбленная, когда мы катались автостопом по Европе. Хоральной прелюдией или «Летней грозой» я будил иногда своих спутников. Теперь вот пригодилась и музыкальная грамотность. Я вспомнил свою детскую выдумку, будто дед учит меня всякой всячине не просто так, что у него есть план.

План. Похоже, я понял, какое созвучие что шифрует, на десятой копии прочертил, наконец, полный маршрут путешествия по дому длиной восемь минут тринадцать секунд. Осталось несколько непонятных моментов, всё прочее совпало. Я дождался, пока Карл уйдёт спать, взял «Ньютон», надел наушники, вышел из кабинета. Бом-бом-дили-дили-бом. Библиотека. Теперь прямо. Налево, налево, направо, прямо. Всю жизнь прожил в этом доме, не думал о нём никогда как о нотной тетради. Восемь тринадцать, последняя тихая нота. Тупик, ниша в коридоре. На стене дедов портрет.

Люсьен Леви написал его, когда деду было около сорока, на картине он — глубокий старик. Заросли бамбука, ранняя зима, тяжёлый взгляд уставшего. Художник угадал — когда я видел деда в последний раз, он был именно таким. Но почему здесь? Дед любил эту картину, она всегда висела в библиотеке на правой от входа стене. Завтра спрошу у Карла, за что L’explorateur perdu был отправлен в ссылку. Я осмотрел портрет, раму, дюйм за дюймом — стены, пол, плинтусы, потолок ниши. Крюк вбит прочно, не вынимается, больше никаких изменений с последнего ремонта.

— Доброе утро, Карл.

— Добрый день, Антон. Вам снова не спалось? Вы слишком молоды для бессонниц.

— Не беспокойся, Карл, думаю, это из-за смены часовых поясов, несколько дней, и всё наладится.

— Будем надеяться. Хотите кофе с круассанами? Их недавно принесли с Гороховой. Или сразу пообедаете?

— Сделай мне капучино, если не сложно. Карл, скажи, пожалуйста, почему Леви-Дюрмер больше не в библиотеке?

— Да, Антон, сейчас приготовлю. Я сам удивился, когда Ваш дед попросил его перевесить. Он сказал, что давно видит в зеркале всё то же самое, но без бамбука, и больше в этом memento mori не нуждается.

— Но зачем в этой нише?

— Я спросил, не подарить ли картину Эрмитажу или французам, но мне было сказано, что её следует повесить именно туда и ровно на такой высоте, чтобы Вы, Антон, если подойдёте, встретились взглядом с Вашим дедом.