Захария Станку - Ветер и дождь

Уборщица принесла не только чай, но и кусок брынзы с хлебом. Мы выпили чай, съели хлеб и брынзу. Орош уговорил Лалу поспать, а мы вдвоем пошли в больницу проведать Цигэнуша. После посещения больницы я собирался выехать в село Доля.

В больнице мы неожиданно натолкнулись на отца Лэстареску из Урлэвынта. Он сидел в коридоре, неподалеку от бюста боярина Албу, и читал Евангелие. Я спросил:

— Что случилось, батюшка? Уж не стряслось ли чего-нибудь с матушкой?

К моему великому изумлению, отец Лэстареску ответил:

— Хорошо бы, если б матушка только заболела. Тогда все было бы очень просто. Но она не заболела. Она втянула меня в некрасивую историю. Я думал, что она разумная женщина… Увы! Она сумасшедшая! Поистине сумасшедшая!

— А что все-таки случилось?

— Мне даже стыдно об этом рассказывать. Господь бог лишил ее рассудка. Поистине так…

Через несколько минут доктор Дарвари поведал нам то, о чем не хотел рассказывать батюшка.

— Неслыханное дело! — сказал доктор Дарвари. — Случай, каких свет не видал! Знаете, с кем жила вдова майора Куцу, из-за которой Бушулянга так часто наведывался в дом отца Лэстареску? С самим отцом Лэстареску! Это продолжалось уже не первый год. И никто ничего не знал. Но… все тайны рано или поздно выходят наружу… как говорится, становятся достоянием гласности. Словом, недавно в селе узнали о связи мадам Куцу с батюшкой. И разумеется, сразу же нашелся человек, который сообщил об этом попадье. И вот вчера вечером, когда батюшка отлучился из дому, попадья и ее взрослый сын избили вдову майора. Ну, это бы еще ничего — бабы, даже родные сестры, нередко таскают друг дружку за волосы. Но тут произошло другое. Попадья схватила каустик, задрала юбки мадам Куцу и… представляете? Короче говоря, она обожгла ей именно то место, которое… ну, словом, вы и сами понимаете. Удивляюсь, как это вдова не умерла. Ночью ее привезли сюда, а в пять утра я сделал ей операцию. Представляете? Совершенно необычная операция! Неслыханный случай в истории хирургии! По крайней мере я об этом не слыхал — а ведь я сделал на своем веку несколько тысяч операций. Небывалый случай, господа! Колоссальный случай.

Дарвари продолжал в том же духе, пока не привел нас в палату, где лежал Цигэнуш. Больной мне не понравился. Мне показалось, что его мучают сильные боли. Но, увидев нас, Цигэнуш улыбнулся. Впрочем, этому-то я как раз не придавал большого значения. (Мы все привыкли улыбаться при любых обстоятельствах. Помню, один мой знакомый поэт, улыбаясь, сообщил мне, что его отец недавно умер от рака. Потом он снова улыбнулся и сказал: «А теперь умирает мама. У нее тоже рак». Я не мог больше сдержаться и спросил: «Чему же ты улыбаешься?» Он удивился: «А разве я улыбаюсь?» — «Да». — «Я и не знал… Вероятно, я это делаю машинально».)

— За меня не беспокойтесь, — сказал Цигэнуш, улыбаясь. — Сердце работает хорошо.

Мы просидели у постели больного около часа. Цигэнуш не хотел нас отпускать, пока мы не рассказали ему все новости. Его интересовали подробности, и рассказ Ороша был похож на доклад. Цигэнуш внимательно слушал и изредка делал замечания: «Да… да… Это так… Правильно».

У мира нет границ.

Границы есть у жизни.

У мира нет границ…

Приехав в Долю верхом, я отдал лошадь на попечение одного из крестьян и в сопровождении целой толпы других отправился осматривать то, что осталось от помещичьего гнезда боярина Албу. По дороге я разговорился с людьми…

То, что я услышал от них, подтвердило худшие мои опасения. Они жаловались не только на недород и трудную жизнь, но и на префекта Бушулянгу и даже на уездный комитет партии.

— Зачем вы, коммунисты, посадили нам на голову примаря Алдю? — спросил один из крестьян. — Вы помогли нам прогнать старого примаря, за то вам спасибо. А потом вы же и назначили Алдю. Он повторяет на каждом шагу: «Я коммунист! Я коммунист!» А какой он коммунист? Жулик он, вот кто…

— Почему вы так думаете?

— А потому, что мы-то его хорошо знаем. Не сомневайтесь. Мы знаем его как облупленного. И давно. Он малый хитрый — побывал во всех партиях. Он и взяточник. Он и бабник, ни одной бабе проходу не дает. А теперь вишь похваляется; я, дескать, и есть новый человек… Таких новых людей нам и даром не нужно. А вы его утвердили.

— Орош знает?

— Нет.

— Почему?

— Почему, почему… Да хотя бы потому, что, если мы пожалуемся, префект Бушулянга нам потом спуску не даст. Префект желает, чтобы все уездные служащие зависели от него, только от него. Если уж жаловаться, то надо жаловаться ему, префекту. Не то худо будет.