Захария Станку - Ветер и дождь

Под сугробами исчезнет! Все мы когда-нибудь исчезнем, превратимся в горсть праха. И все это знают. И забывают. Или притворяются, что забывают. За пять лей… Немая! За пять лей, немая… Другие делают это за большие деньги. Иногда за платье. Иногда за целое поместье. Или за поездку в Париж… А немая — за пять лей. Только за пять лей… Немая… Немая… Немая… Многие смотрят на нее с презрением. Многие не считают ее человеком…

Я попросил Диоклециана, пригласившего меня в кафе, заплатить по моему счету и, попрощавшись, вышел на улицу. Холодный ночной воздух мгновенно оживил меня. Каля Викторией была пуста. Я направился вниз, по направлению к Дымбовице. Решил пойти туда, где лежат убитые. Я все ускорял шаги. Я хотел видеть мертвых, чтобы, прикоснувшись к их смерти, найти в себе силы жить дальше, жить дальше этой жалкой жизнью…

Печальные строки о березовом кресте все еще звучали во мне. Какому-то заветному душевному звуку отвечали эти строки. Сколько чувств рождала дивная мелодия Ионела Ферники!

Так было тогда… А до того, что теперь, было еще далеко, очень далеко, целая вечность!

У мира нет границ.

Границы есть у жизни.

У мира нет границ…

Теперь к дому, в котором я жил в Телиу, подходили все новые и новые группы молодежи. Я наблюдал за ними из окна. Они шли, как дети и подростки, направляющиеся в свою школу. Я смотрел на них с большим любопытством. Перейдя к зданию уездного комитета партии, они весело здоровались с привратником — похоже было на то, что он знал их всех в лицо, — и входили в дом. Я слышал, как они шагали по коридору к большому залу, где обычно проводились собрания. (В нашей жизни собрания были новинкой. Но мы быстро к ним привыкли. Иногда нас созывали для обсуждения действительно важных вопросов, от которых зависела вся наша дальнейшая жизнь. А иногда собрания проводились просто так, для галочки, для отметки в плане. Но и в том и в другом случае мы затрачивали на них слишком много времени. И слишком много слов.)

…В соседней комнате или в коридоре кто-то сильно хлопнул дверью, и Орош проснулся. Открыв глаза, он озабоченно спросил:

— Восемь? Почему ты меня не разбудил? — Он приподнялся на кровати, потягиваясь и протирая глаза: — Сейчас попытаюсь связаться с Бухарестом по телефону.

Через несколько минут он уже стоял в своем кабинете с телефонной трубкой в руках. Сначала он вызвал министерство внутренних дел и рассказал о ранении Цигэнуша, Потом он рассказал кому-то о товарище Бэрбуце. Это был странный разговор. Человек, с которым он говорил, хотел знать подробности. Но тот же человек останавливал Ороша, как только тот начинал сообщать конкретные факты. Он делал это под предлогом, что телефон не лучший способ для передачи секретной информации.

Орош ни разу не повысил голос. Я снова позавидовал его выдержке. Поговорив с министерством внутренних дел, он вызвал центральный комитет партии. И начал все сначала. Но теперь его никто не останавливал, и лицо Ороша прояснилось. Он горячо поблагодарил товарища, с которым разговаривал, и, положив трубку, сказал:

— Все это мне не нравится. Не нравится мне то, что происходит в Бухаресте. В министерстве внутренних дел говорят одно, а в центральном комитете — другое.

— С кем ты разговаривал в министерстве?

— С человеком, имеющим прямое отношение к избирательной кампании в нашем районе, — с Алистаром Мынзу.

Услыхав это имя, я не мог скрыть своего удивления:

— Алистар Мынзу работает в министерстве внутренних дел?

— Да. А разве ты его знаешь?

— Еще бы! Впрочем, я не видел его много лет. Я думал, что он сбежал… Умер… Алистар Мынзу…

Старый мир умер, но люди этого мира продолжали здравствовать и действовать. Они будут здравствовать еще много лет.

— Алистар Мынзу не умер и не сбежал. Он вошел в приятельские отношения с одним ответственным лицом, и его назначили инспектором министерства внутренних дел. Как это ему удалось, я не знаю. Но тем не менее это факт. Алистар Мынзу теперь большая шишка в министерстве.