Захария Станку - Ветер и дождь

Мы уложили Цигэнуша в постель. Замбила вызвалась сделать ему перевязку. И надо сказать, она сделала это очень умело. Когда я высказал свое восхищение ее ловкостью, она усмехнулась:

— Наши мужчины любят подраться. Выйдет ли ссора или так просто разговор какой, смотришь — они уже сцепились как петухи. Любят ножами баловаться. Топорами, граблями или просто кнутовищем… Вот и приходится их тащить домой и перевязывать. — Она посмотрела на Цигэнуша и добавила совсем тихо: — А колено твоего дружка мне не нравится. Рана уже загноилась и стала попахивать. А когда рана начинает дурно пахнуть…

Чтобы как-то отвлечься от таких разговоров, я неожиданно для самого себя вдруг спросил Замбилу:

— Во время войны цыган высылали на восток, в лагеря. Вас не выслали?

— Нет. Высылали кочующих. Продлись война еще год, пришла бы и наша очередь… Ты почему спрашиваешь?

— Просто так…

— Просто так? Мог бы и не задавать таких вопросов. Разве ты не знаешь, что все, кого выслали, уже не вернулись? Ни один не вернулся…

Она быстро наполнила мой стакан. Потом налила и себе. И, подняв стакан дрожащей рукой, сказала:

— Помянем их… За души погибших… За Киру… За Дудулику… За Танасе Злое Сердце…

— А может, кто спасся?

— Не знаю. Оставим мертвых. Мы вот живы. Подумаем о живых… Лаурика?. Где ты, моя доченька? Ты почему молчишь, Лаурика? Почему не поешь, Лаурика? Почему не танцуешь, Лаурика?

Лаурике было не до танцев. Убедившись, что жених так скоро не вернется, Лаурика замкнулась в себе. Даже по выражению ее лица видно было, что она совсем не слушает, что говорят другие. А другие, не только ее мать, болтали без умолку. В комнату набилось довольно много народу. Вернулись потихоньку цыгане, гулявшие на свадьбе. Они вернулись в надежде, что пир возобновится. Но явились и другие лица. Их привлек слух о том, что в доме Стурзи находится не кто иной, как секретарь уездного комитета партии. Вот они и решили воспользоваться случаем, чтобы пожаловаться на свои невзгоды.

— Где товарищ секретарь? — спросил невысокий цыган с тонкими и спокойными чертами лица. — Здравия желаем, товарищ секретарь! Тысячу лет жизни товарищу секретарю!

— И дипотату! — подхватил другой человек, высокий, жилистый, с красивой бородкой. — Здравия желаем и нашему дипотату.

— Выходит, что выборы на что-нибудь да годятся, — сказал первый с тонкой усмешкой. — Из-за выборов вам приходится ездить по селам, товарищи. Когда б не выборы, вы бы так и не увидели своими глазами, что здесь делается, и не услышали бы своими ушами, о чем говорят люди…

— А что говорят люди? — спросил Орош.

— Разное говорят… Взять хотя бы наше несчастье…

— Какое несчастье?

— Какое? Вот то-то и оно — ежели бы у нас было только одно несчастье. А их много. Одно побольше, другое поменьше, но все равно — жизнь от этого не лучше…

— Послушаем, — сказал Орош. — Начинайте с большого…

— Грабят нас, товарищ секретарь. Каждый год грабят, обворовывают, и нет нам никакой защиты. Соседи нас обворовывают. Наши же соседи — румыны. Как будто мы поменялись с ними местами. Как будто мы стали оседлыми румынами, а румыны стали кочующими цыганами, товарищ дипотат…

— Они выламывают окна и двери в наших домах и уносят все, что только попадается им под руку.

— Не понимаю, — сказал Орош. — Как это так?

— Сейчас поймешь, товарищ секретарь. Мы-то хоть и оседлые, но раз в году обязательно уезжаем в другие села. И вот, как только мы уезжаем из дому, как только отправляемся на промысел в другие края, они, то есть наши соседи, сразу же нас и обворовывают.

Орош, который, по-видимому, уже кое-что слыхал об этих делах, спросил:

— А почему вы ничего не предпринимаете? Вас обкрадывают, а вы молчите? Даже не сопротивляетесь? Отвечайте, уважаемые…

Вопрос Ороша произвел большое впечатление. Цыгане привыкли, чтобы их ругали и поносили. Даже самый мелкий чиновник не считал их людьми. А тут сам секретарь обращается к ним на вы и называет их уважаемыми.

— Товарищ секретарь, это вы про нас, что ли?

— А про кого же? Я обращаюсь к вам: почему вы сами ничего не делаете для своей защиты?

— А что же мы можем сделать? Мы вот были в городе и префектуре, но господин префект Бушулянга и слушать нас не захотел: «Как так, говорит, румыны вас обкрадывают? С тех пор, говорит, как мир стоит, цыгане крали у румын, это всем известно!» — «Но у нас, в Шатре, теперь все наоборот, господин префект!» — «Как так — наоборот?» — говорит. «Очень даже просто, господин префект. Наше село-то ведь еще со времен Кузы основано. Деды наши осели тогда на землю. Летом мы ее пашем, как полагается, тягло тянем, как румыны. А зимой, когда на земле делать нечего, отправляемся в другие края, на промысел. Потому как мы есть мастера по колесному и кузнечному делу, нам зимой дома сидеть интереса никакого. И вот мы всю зиму до самой весны промышляем по чужим селам: чиним плуги, грабли, серпы, подковываем и лечим лошадей… А как зима прошла — айда домой… А дома несчастье: двери сломаны, окна выбиты, избы пустые — пока мы кочевали по селам, нас тут обворовали и обобрали. Вот уж который год, как рядом с селом поселились воры. Их не так уж много — с дюжину наберется, не больше. Но все они румыны. Зимой, когда мы уезжаем, они остаются. Кое-кто из наших тоже, конечно, остается зимовать. Но только старики. Что они могут? Воры сильнее. Вот они нас и грабят, господин префект Бушулянга!» — «Очень хорошо, — говорит господин префект. — Пусть, говорит, и румыны когда-нибудь обворуют цыган. А то до сих пор только цыгане воровали у румын». И господин префект выгоняет нас из префектуры… Что ты на это скажешь, товарищ секретарь? Как это тебе нравится, товарищ партия?