Захария Станку - Ветер и дождь

— Это был знаменитый «поезд смерти»? — спросил Шопрон. — Я много слышал о нем. Значит, такой поезд на самом деле существовал?

— Да, — подтвердил доктор. — Такой поезд существовал на самом деле. В дверях каждого вагона нас снова ждали убийцы. Многие так и не попали в вагоны и остались лежать на перроне…

— Сколько человек вмещал каждый вагон?

— Нас запихали в вагоны, как сардины в коробку. В каждом вагоне было не меньше сотни человек. Двери заперли и заколотили. Щели забили досками. Сразу стало нечем дышать. Было так жарко, что мы стали раздеваться. Разделись почти догола. Среди нас были и раненые — их кровь смешалась с нашим потом. Живые смешались с мертвыми, мертвые с живыми…

Доктор Шпигель вдруг прервал свой рассказ и сказал, что он озяб. Чтобы согреться, он быстро заходил взад и вперед по комнате. Его близорукие глаза покраснели, выражение лица стало напряженным. Забыв о соседях, он вдруг закричал:

— За что? Скажите, объясните мне — за что? Почему? Кому нужно было преступление? Кому оно принесло пользу? Какую пользу? Скажите! Объясните!.. Нет, вы ничего не скажете. И ничего не объясните. Вы такие же, как все. Вас это не коснулось, и вы будете молчать. Вы трусы, трусы… Мне холодно! Почему-то мне ужасно холодно…

Шопрон закрыл окно, взял доктора за руку и, как ребенка, усадил в кресло. Доктор затих. Это была истерика, она не могла продолжаться долго.

— Успокойся, дорогой, — говорил Шопрон. — Успокойся, ради бога тише! Ведь за стеной — соседи. Рядом с моей квартирой есть еще другие квартиры. Если ты будешь кричать, тебе же будет хуже. Довольно. Ничего больше не рассказывай. Мы больше не желаем слушать…

Доктор Шпигель успокоился. Он смотрел то на Шопрона, то на меня удивленными, затравленными глазами. Ему не верилось, что мы не хотим больше слушать. Потом он вдруг расплакался. Тихо всхлипывая, он размазывал руками слезы по лицу, как ребенок.

— Я ведь не для вас рассказывал, — сказал он. — В сущности, я рассказывал самому себе… Мне казалось, что от этого станет легче. Человек должен выговориться. Человек не может таить в себе весь этот ужас. Сердце не выдержит…

— Нам тоже не пережить эту ужасную войну…

Шопрон усмехнулся:

— Я-то все равно ее не переживу. Когда наступит мир, меня уже не будет. По правде говоря, мне не очень-то и хочется дожить до этого вашего мира. Он будет таким же непрочным, как и все предыдущие. Каждый мир таит в себе зародыш новой войны…

Многие думали тогда так, как Шопрон. Но я был оптимистом и продолжал верить в мир, в новый, справедливый порядок вещей.

Доктор Шпигель забыл о нашей просьбе и стал продолжать свой жуткий рассказ:

— Из Ясс до Калараша нас везли неделю. Без еды. Без питья… А в те дни стояла ужасная жара. Представляете? В Яссах запихали по сотне человек в каждый вагон. А в Калараше, когда вагоны открыли, оказалось — из ста остались живы лишь пять или шесть человек. — Он вдруг снова перешел на крик: — За что? Ответьте мне, если вы люди: за что? Зачем понадобилось совершать все эти преступления? Кому они принесли пользу?

Шопрон снова попытался его успокоить:

— Прекрати! Сейчас же возьми себя в руки!..

Опасаясь, как бы доктора не услышали соседи, Шопрон включил радиоприемник. Это был единственный способ заглушить его истерику. Модное в том году «Трио Бэлуца» исполняло новую песенку:

Радио орало на полную мощность. Под его вопли доктор Шпигель закончил свой рассказ:

— В Калараше нас повезли в лагерь. Но мне удалось из него бежать. Помогли простые солдаты… И я стал пробираться в Бухарест. Я был в каких-то лохмотьях, босой… Однажды меня догнала какая-то деревенская повозка, которой правил крестьянин в высокой кушме. Он остановился и, оглядев меня с ног до головы, спросил: «Ты бежал из лагеря, иудей?» — «Да, — ответил я. — Мне удалось бежать из лагеря». — «Садись в мою повозку. Я везу арбузы в Бухарест. Когда будем проезжать по селам, ты ляжешь на арбузы и я накрою тебя сеном. А сверху наброшу старое одеяло. Садись».

ROZA

Я понял, как мало еще знал Лику Ороша, когда увидел, что он улыбается. Казалось, он не находил ничего странного в том, что генеральный инспектор министерства внутренних дел горячо интересуется судьбой братьев Чиорану. Он попросил инспектора, а также сопровождавших его лиц присесть и даже извинился перед ними, что не может пригласить их позавтракать.