Захария Станку - Ветер и дождь

— Телеграмма для господина Алексиса Шопрона. Это вы?

Шопрон обнял ее за талию и спросил:

— Неужели ты уже меня не узнаешь, Иоланта?

Девушка смутилась и показала на нас:

— При незнакомых, господин Шопрон?

— Не стесняйся, — сказал Шопрон. — Это мои старые друзья. Добрые старые друзья.

Он расписался на квитанции и пошел проводить девушку до дверей. Вернувшись, он распечатал телеграмму и рассмеялся:

— Представьте, оказывается, мне сегодня стукнуло сорок лет. Я начисто об этом забыл. Но вот телеграмма напомнила…

— От родителей?

— Нет. С ними я не переписываюсь уже лет двадцать. Это от одной женщины. Она… уверяет, что влюблена в меня до сих пор, хотя мы не виделись уже лет пятнадцать. Она портниха. Я с ней расстался, а женщина до сих пор клянется мне в любви…

— Значит, это юношеская любовь?

— При чем тут любовь! Я же говорил вам, что ни разу в жизни не был влюблен! Это была мимолетная связь. А потом она вышла замуж. У нее давно дети. Но вот странность — уверяет, что любит меня… И это у нее мания — посылать телеграммы. Она поздравляет меня на Новый год, на пасху, в день моего рождения… Она еще не знает, что у меня рак. Я это тщательно скрываю — вы первые, кому я сказал. Но в конце концов об этом узнают все. Весь город узнает. И люди будут говорить друг другу: «у поэта Алексиса Шопрона рак в… У поэта Алексиса Шопрона рак в…» Мерзость! Я не боюсь смерти. Но меня ужасает эта безжалостная болезнь, страдания…

Он замолчал. С улицы доносился обычный городской шум. Он то стихал, то усиливался. Это был шум продолжающейся жизни… Доктор Шпигель выпил воды и снова принялся за прерванный было рассказ. Он говорил очень тихо и медленно — рассказ причинял ему боль.

— Итак, — продолжал он, — в Яссах в первые дни войны царило тревожное ожидание. Все ждали беды. И вот однажды, в субботу утром, нас вызвали в полицию. Нас, то есть нескольких человек, занимавших определенное положение в обществе. Префект ясской полиции, полковник Кирилович, вышел в приемную, где мы дожидались, и тут же набросился на нас с руганью и угрозами. Кто виноват в том, что русские бомбили Яссы? Мы, евреи! Каким образом советским летчикам удалось прямым попаданием разбомбить телефонный узел и казармы? Очень просто: мы сигнализировали летчикам и навели их на цель. И полковник приказал нам сдать полицейским электрические фонарики, фотоаппараты и, разумеется, в первую очередь все имеющееся у нас оружие. Мы робко возразили: «У нас нет никакого оружия». — «Нету?» — «Так точно, господин полковник. Откуда у нас оружие?» — «У вас есть оружие! — гремел полковник. — Учтите, тот, у кого оно будет найдено при обыске, будет расстрелян на месте!»

Доктор Шпигель задыхался… Рассказ взволновал его, он, видимо, снова переживал те ужасные дни. Он протянул дрожащую руку к чашке и чуть не пролил кофе. Шопрон помог ему. Доктор пригубил чашку, а Шопрон спросил:

— Может, сварить еще?

Я согласился. Доктор сказал:

— Да, если тебе не трудно… Прости… Я и так уже доставил тебе немало хлопот. Знаешь, я долго вертелся около твоего дома и, пока не увидел, что швейцар ушел в табачную лавочку, не смел войти в подъезд. Разумеется, ты мог и не впускать меня в квартиру. Ты мог сделать вид, что мы даже не знакомы…

— Что за чепуха! Как это так не знакомы? Ты правильно сделал, что пришел ко мне. Здесь и останешься. Учти, ты здесь в полной безопасности. Я ведь не вызываю у властей ни малейших подозрений. Поживешь у меня, пока я не найду для тебя пристанище.

— Спасибо, — сказал доктор. — В сущности, я никогда не сомневался в твоей дружбе. Однако… В последнее время случилось столько всякого, что уже ни в чем нельзя быть уверенным. В наше время каждый думает только о своей шкуре.

— Все мы люди…

— Да, да, но есть люди, которые легко превращаются в нелюдей.

Шопрон стал готовить кофе, а доктор продолжал свой рассказ:

— Вернувшись из полиции, я застал дома, в приемной, несколько больных, которые меня ждали. Один из них, глубокий старик, попросил, чтобы я принял его первым. «Я живу очень далеко, — сказал он, — и боюсь возвращаться домой в темноте». Я вызвал его первым. Войдя в кабинет, он показал мне листовку. «Вы видели это, господин доктор? В нашем районе все заборы оклеены такими листовками. Нас убьют, господин доктор. Точно говорю вам, нас всех перебьют!» Я прочитал листовку. Она действительно призывала к убийству евреев. Мне удалось кое-как успокоить моего пациента и отправить его домой. Вечером в городе снова был дан сигнал воздушной тревоги. Потом небо озарилось красной ракетой. По-видимому, это был сигнал. Едва ракета погасла, раздались выстрелы. Мы решили спуститься в бомбоубежище. Но вскоре стало очевидно, что воздушная тревога — ложная. За этим скрывалось что-то другое. В городе началась беспорядочная стрельба. А потом до нас стали доноситься крики. Страшные крики избиваемых людей. Начался погром…