Захария Станку - Ветер и дождь

Шопрон сидел в кресле с таким видом, будто не слышал рассказчика. Можно было подумать, что его все это не интересует. Но я знал Шопрона и был убежден, что он не пропускает ни одного слова. Так оно и было: он вдруг открыл глаза и сказал:

— Да, вы, разумеется, не виноваты. Вы — евреи… Впрочем, и мы, румыны, тоже ни в чем не повинны. Только Антонеску виновен. Он один несет ответственность за то, что произошло. И за все, что еще произойдет…

Эти слова произвели на рассказчика неожиданное впечатление. Он вдруг покраснел и резко повысил голос:

— Ты говоришь, виноват Антонеску? Только Антонеску и его приближенные? Совершенно верно. Они прямые ответчики. А кто подготовил их приход к власти? Кто им помогал? Разве Антонеску свалился к нам с неба?

Шопрон перебил его:

— Теперь не время заниматься историческими расследованиями. Кто виноват, а кто не виноват — это вопросы, на которые можно будет ответить, когда война кончится. Все войны когда-нибудь кончаются. Не сомневаюсь, что и нынешняя война когда-нибудь да кончится…

— Может, ты и прав, — согласился доктор. — Может, и не наше это дело — задаваться такими вопросами. Другие люди будут судьями, они и решат, кто виноват…

— А нас никто и не спросит, — подхватил Шопрон. — Никто с нами не советовался перед началом войны, и никто нас ни о чем не спросит, когда война кончится…

— И все же мы скажем свое слово, — сказал я. — Когда мы сможем наконец говорить свободно, мы выскажем свое мнение. Даже в том случае, если никто нас не спросит. У нас есть язык. Каждый из нас владеет пером… Ведь до того, как фашисты пришли к власти, мы открыто высказывали свое мнение. Смею вас заверить, господин доктор, что многие из нас тогда не молчали. Да вы, наверно, и сами это знаете. Многие из нас открыто высказывали свои взгляды в демократической печати…

В Шопроне вдруг снова заговорил сторонник чистого искусства. Он запротестовал:

— Пожалуйста, не припутывай меня к этим делам… Я всегда печатал только невинные, аполитичные стихи. Я не был ни за, ни против фашизма. Я был нейтрален. Я всегда презирал политику.

— Любую политику?

— Да, любую. — Он сделал паузу и продолжал в том же тоне: — Это ты изменил поэзии и стал журналистом. Литература потеряла поэта. Может, и не первоклассного, даже наверняка можно сказать, что не первоклассного, но все-таки поэта. А что это тебе дало? Разве тебе удалось изменить ход событий? Можно было бы считать, что твоя работа имела смысл, если б не победил Антонеску и Румыния не вступила бы в войну. А так…

— Ты хочешь поссориться со мной? — спросил я.

— Боже упаси! Я не хочу ни с кем ссориться. Мне теперь не до этого…

Он сделал длинную паузу и сказал уже другим тоном, тихим и печальным:

— Я ведь скоро умру. Даже скорее, чем может показаться. Этого еще никто не знает, но вам я могу довериться…

— А что случилось? Выглядишь ты неплохо.

Шопрон усмехнулся. И ответил просто:

— У меня рак…

Я вздрогнул, как будто меня ударили. И спросил:

— Рак… чего?

Шопрон засмеялся:

— Представь себе, дорогой, рак появился у меня в нехорошем месте… в нижней части тела. В той самой, на которой я сижу… Смешно, не так ли? Судьбе угодно было посмеяться над моим поэтическим даром, над моей душой. Более мерзкий конец трудно себе представить…

Я замолчал. Теперь мы все трое молчали, и это продолжалось довольно долго. Первым снова заговорил Шопрон:

— Можете продолжать свой рассказ, доктор.

— Я уже не вижу смысла, — сказал доктор.

— Смысл есть, — возразил Шопрон. — Уверяю тебя, смысл есть… Что бы ни случилось со мной, жизнь не остановится. Продолжай…

— Хорошо… Итак, началась война, и в Яссах стало неспокойно. Я старался не обращать на это внимания и продолжал, как всегда, заниматься врачебной практикой. Но это было нелегко. Мои больные были напуганы и все время спрашивали: «Как вы думаете, доктор, скоро начнутся неприятности?» — «Может, все и обойдется». — «Нет, господин доктор, не обойдется. Вот увидите, не обойдется». — «Почему вы так уверены?» — «Потому что война — это кровь. А запах крови — страшный запах, господин доктор. Вот увидите — беды нам не миновать!»

В передней раздался звонок. Доктор Шпигель побледнел.

— Неужели за мной? Если меня выследили, мне лучше выброситься из окна.

Шопрон успокоил его:

— Думаю, что это почта. Обычно так звонят почтальоны.

Шопрон вышел в переднюю, открыл дверь и вернулся в сопровождении молодой красивой девушки с кожаной сумкой. Она была почтальоном, хотя, судя по ее внешности, могла бы стать и кинозвездой. Она все время улыбалась: