Захария Станку - Ветер и дождь

Он вынул из кармана старый, пожелтевший конверт и передал его майору.

Майор взял конверт и сказал:

— Вас я тоже попрошу остаться. Мы побеседуем.

Вдова Мардаре внимательно слушала все, что говорилось в комнате. Потом встала и сказала, обращаясь снова к Орошу:

— А нас, товарищ секретарь, отпустите с богом… Нам пора ехать домой. Мы же еще не похоронили Мардаре… — Она погладила по голове ребятишек, прильнувших к ее юбке: — Идемте, ребятки, домой… Нас ждет отец. Ждет, чтобы мы его похоронили… Ничего другого мы уже сделать для него не можем. Ничего…

И она пошла к двери, сопровождаемая своими детьми. Но прежде чем выйти из комнаты, в последний раз обернулась к Орошу:

— Не прощайте бояр из Кырну, товарищ секретарь! Не дай бог, если вы их простите! Не дай бог, если вы их отпустите… Бог вам этого не простит, товарищ секретарь. Господь вас накажет…

Когда вдова Мардаре с детьми и сопровождавшие их крестьяне ушли, майор попросил оставшихся сесть поудобнее:

— Разговор будет длинный, — предупредил майор. — Товарищ Паску, начните вы. Расскажите нам все, что знаете. Расскажите все, что вы видели. Только не торопитесь…

— Так точно, товарищ майор!.. Значит, дело было так. В субботу… да, да, ясно помню, что было это в субботу. В первую субботу после начала войны. А я был солдатом в части капитана Теодота Чиорану. И вот этот самый капитан, то есть Теодот Чиорану…

Да, это было в самом начале войны, настоящей большой войны. Но в Бухаресте в те дни никто не слышал орудийного грома. Не слышно было и пулеметных выстрелов. Стояли чудные солнечные дни. И казалось, на всей земле — мир и благодать, казалось, никакой войны нет… Бухарест жил своей обычной жизнью. В ресторанах и кафе господа лакомились черной икрой, сочными мититеями и бифштексами, приготовленными на гратаре. Оркестры исполняли модные песенки и старинные, пронизанные сладкой грустью романсы. Всюду, как и всегда, было много женщин, красивых нарядных дам, девушек. В то лето бухарестские женщины казались еще более обольстительными, чем когда-либо. Смерть петляла где-то совсем рядом, но все как будто условились ее не замечать. Правда, по вечерам город был затемнен. Но затемнение началось еще до войны, и к нему привыкли. Никто не связывал затемнение с уже начавшейся войной, которая шла где-то далеко-далеко на востоке. Войну никто не видел… Войну никто не слышал…

— Война еще продолжается или она уже кончилась?

— Включи радио — послушаем…

Люди включали радио, и комната наполнялась веселыми голосами и веселой музыкой. Звучали новые песенки. Новые танцевальные мелодии. И старые танцевальные мелодии: вальсы, польки. В те дни по радио часто выступала Росита Серано, испанская певица, очень популярная в Германии. И цыганка Илинка Фустан, которую кто-то подобрал на панели одной из бухарестских окраин. Говорили, что у дверей этой новой знаменитости постоянная очередь молодых бояр.

Иногда война все же напоминала о себе жителям Бухареста и приносила им маленькие неприятности: среди бела дня вдруг начинали выть сирены и над городом с ревом проносились «мессершмитты». Воздух содрогался от самолетного гула, дребезжали оконные стекла… Потом снова становилось тихо.

— Война!

— Она далеко… И с каждым днем уходит все дальше.

— Нам нечего опасаться. Через две-три недели, самое большее через месяц Гитлер продиктует условия мира, свои условия.

— Немцы сильны! Немцы очень сильны! Они наступают на всех фронтах. И побеждают на всех фронтах.

Люди болтали о войне с поразительным легкомыслием. Было как-то странно и удивительно слушать эту болтовню. Было странно и удивительно слушать, как легко люди болтают о жизни и смерти. О смерти и жизни… Каждый был убежден, что умрут другие, кто угодно, только не он…

С наступлением вечера город окутывала тяжелая, густая, влажная мгла, попахивающая нефтью. Казалось, у жителей Бухареста теперь глаза как у кошек. Все научились ориентироваться в темноте. Ночные бары и рестораны работали до утра. В них появились новые клиенты: немецкие офицеры. Через некоторое время появились и итальянские офицеры. Все как на подбор смуглые, черноглазые, веселые, шумные… Хотя, если присмотреться внимательно, можно было разглядеть, что под маской этой бурной веселости прятался страх: страх смерти…

Был разгар лета. Июнь, июль… Созрели вишни к черешни. Над городом жарко пылало солнце. Газетчики несколько раз на день обегали улицы, громко выкрикивая названия своих газет. Их быстро раскупали. Газеты стали интереснее — они были переполнены вестями о войне. Язык военных сводок был лаконичным и непреклонным. Каждая сводка, казалось, окончательно решала все проблемы войны. (О проблемах мира не писали. О мире никто не думал.)