Захария Станку - Ветер и дождь

В провинции царила та же атмосфера, что и в Бухаресте. И там полагали, что война продлится несколько недель и закончится полной победой Гитлера и Антонеску. Эти настроения подогревались не только содержанием бухарестских газет, но и местными адвокатами, помещиками, лавочниками, которых война пока еще не коснулась. Ведь на войну ушли крестьяне. Впрочем, среди сельских жителей тоже было немало людей, которым удалось уклониться от фронта: богатые за взятку получали бронь как «незаменимые» специалисты по кукурузе, хлопку и свекле. Они обещали поставлять свою продукцию для нужд фронта, и это избавляло их самих от необходимости умирать за «веру и отечество».

Я уже говорил, что в первый же день войны был арестован, но в лагерь меня отправили не сразу. Сперва мне довелось очутиться в провинциальном городке Т. В центральном кафе этого городка всегда царило большое оживление. Здесь собирались местные чиновники, адвокаты, политиканы и часами рассуждали о войне. От выпитого пива головы их воспламенялись, и эти доморощенные стратеги в один голос восхваляли героизм фашистских войск. Я как-то попытался умерить их воинственный пыл и напомнить, что под Одессой все еще гибнут тысячи румынских солдат. Мой друг, служащий префектуры, предупредил меня, что лучше не ввязываться в подобные дискуссии, иначе мне не избежать больших неприятностей. И зачем говорить этим людям правду? Они все равно не смогут ее понять. Сам он, как и я, не сомневался, что поля сражения на Востоке превратятся в огромное кладбище для румынских солдат.

Первая военная осень была в Румынии длинной и теплой. Хотя война все еще удалялась от румынских границ, она уже давала о себе знать многочисленными ранеными, которых с каждым днем все больше и больше прибывало с фронта. Все госпитали были переполнены. Появились первые инвалиды. Больше всего их было в деревнях. Да, там они были заметнее, чем в городе.

Вот деревня, в которой мне приходилось бывать в ту памятную осень.

Она уже полна военных вдов. Одна из них живет по соседству со мной — она ютится в жалкой хибаре с дырявой крышей. Когда идет дождь, женщина собирает своих детей — их у нее четверо — и накрывает всех старой рогожей. Дождь проходит, и она вытирает лужи. Попытка замазать глиной дыры в потолке не приносит успеха. Ест она только мамалыгу и пустую похлебку. Одета нищенски. Траура по мужу она не носит, если не считать того, что в ее юбке, сшитой из лоскутьев старой материи, есть несколько черных полос. В доме уже почти не осталось никаких признаков того, что здесь жил когда-то мужчина, «герой», павший за «Христа и цивилизацию» в далеких русских степях. Крохотный дворик. Две курицы. Дети в одних рубашонках играют у сломанного забора.

— Твой муж погиб, Иоана?

— Да, господин. Его забрали у меня, и он погиб.

— А земля у вас есть?

— А как же, четверть погона.

— А пенсия за мужа?

— Есть и пенсия — шестьсот лей. Я получаю ее раз в три месяца, а хватает еле-еле на месяц…

Иоана разговаривает спокойно. Она не плачет и не жалуется. Она уже привыкла к своему безнадежному положению. Правда, улыбки на ее лице не увидишь. Но она ведь и раньше не очень-то часто улыбалась.

В селе уже есть не только вдовы, но и инвалиды. Двое местных парней вернулись одноногими. Третий лишился обеих ног — их ампутировали до самых бедер… Все же и он каждый день приползает в кабак. Нижняя часть его туловища зашита в холстину, наподобие мешка, и подшита куском кожи; в руках — два коротких костыля. Он просит стаканчик цуйки и начинает рассуждать о своем положении:

— То, что я остался совсем без ног, принесло государству большую экономию: при демобилизации я получил только куртку. Я-то, конечно, пробовал спорить: «Господин сержант, говорю, а штаны?» А он говорит: «Какие штаны? Зачем тебе штаны?» — «Повешу их на стенку и, глядя на них, буду вспоминать то времечко, когда и у меня были ноги… А может, отдам их брату… Вам-то какое дело?» — «Ах ты, нахал, — говорит сержант и хватается за ремень, — растак твою мать! Если твой брат хочет получить штаны от государства, пусть отправляется на фронт и идет в бой за короля и отечество!» — «Как же ему идти на фронт, ежели его и на свете не существует. Нет у меня никакого брата». — «Вот видишь, какой ты жулик? Я вас хорошо знаю: все вы жулики». — «Мы не жулики, мы безногие».

Потом безногий начинает рассказывать в том же ироническом тоне о своей службе в армии, о боях, в которых он участвовал. Сельский жандарм уже несколько раз предупреждал его: