Захария Станку - Ветер и дождь

— Кресты стареют, а у живых есть и другие заботы. Живые не могут оплакивать своих покойников вечно.

— А хоть бы и так, все равно не поможет. Мертвые не воскреснут. Сколько бы живые ни плакали, ни один мертвый все равно не воскреснет. Что-то еще я вам хотел рассказать! Ах да, про то, что дальше было…

— Рассказывайте.

— После войны, я говорю о первой большой войне, которая закончилась в восемнадцатом, часть боярской усадьбы отошла к крестьянам. И у нас в Блажини кое-кто получил надел. А чем прикажете его обрабатывать? Ведь не было у крестьян ни скотины, ни семян, ни денег. И вскорости все наши земли снова попали в старые руки, к боярину. А кое-что перепало и богатеям из Кырну — они не зевали. И с тех пор стали мы работать уже не только на бояр, но и на этих богатеев.

Я спросил:

— А боярин, который утопил крестьян в болоте, Леонид Чиорану, оставил наследников?

— Да. У него три сына.

— И они живы?

— А как же? Живут в отцовской усадьбе. Все трое, как и отец, были офицерами. Недавно их уволили из армии. Вот они и поселились в своей родовой усадьбе. Живут там все втроем со своими женами…

— Они бывают в Блажини?

— А как же! Дня не проходит, чтобы кто-нибудь из троих не наведался в село. Все ищут батраков. Обещают хорошо платить и хорошо кормить. Обещают даже вином поить. Вот ведь как времена изменились: бояре на все готовы, лишь бы только найти работников.

— И находят?

— Еще бы! Деваться-то ведь некуда — нужда гонит. Есть, правда, у нас и такие, кто ни за что не согласится пойти в батраки: лучше, говорят, подохнем с голоду, чем опять гнуть спину на бояр Чиорану.

— А политикой эти братья Чиорану не занимаются?

— Кто их знает! Говорят, будто приезжал к ним на машине сам боярин Цепою. Но, видать, братья все же не похожи на своего батюшку. Тот был не человек, а зверь. Все село проклинало его, даже когда он ноги протянул. Многие до сих пор проклинают.

— Давно он умер?

— Незадолго до начала войны.

— А вас на войну не брали?

— Нет. Когда она началась, мои годы уже вышли. На фронт меня не послали. Но от такой беды разве спасешься? В сорок втором все-таки взяли, надели на меня шинель, сунули в руки винтовку и послали охранять каких-то несчастных, посаженных в лагерь за колючую проволоку…

— А где это было?

— За рекой Олт, в горах.

Я подумал: мир велик… И все же как он мал… В Шатре я встретил Замбилу. Старец Калистрат Грэмада оказался моим знакомым Мареем Косымбеску. В подпольном кабаке Телиу я встретил сеньора Алонсо. А вот еще один человек, которого я уже когда-то встречал. Прошлое меня преследует. Оно гнездится где-то внутри меня. Оно безжалостно идет за мной по пятам. Нет, никогда мне уже не забыть своего прошлого.

Я спросил человека, который ехал со мной рядом:

— Ваше имя Думитру Кичура?

— Он самый! Вы меня знаете, товарищ?

— Знаю. И рад, что мы снова встретились.

Я говорил правду: я ощущал какую-то щемящую радость. Как ни странно, эту радость пробудили во мне воспоминания о лагере, в котором мне довелось сидеть во время войны.

…Лагерь под Тыргу-Жиу был окружен лесистыми горами. В летнее время леса зеленели, зимой становились белыми от снега. Когда небо прояснялось, леса блестели на солнце и казались серебряными. Но мы редко видели солнце. Чаще всего небо было затянуто тучами. И все же заключенные почему-то часто поднимали глаза к небу. Может быть, они верили в бога? Может быть, к нему они обращали свои взоры? Вряд ли… Но вид бескрайнего высокого неба почему-то успокаивал. Вид неба вселял надежду.

За высоким забором с колючей проволокой, окружавшей лагерь, на его южной стороне тянулось голое заснеженное поле, а за ним небольшой лесок из молодых акаций. Мы знали, что там лагерное кладбище. Оно тоже было окружено колючей проволокой: после смерти заключенные снова попадали за колючую проволоку… Но не только они. На лагерном кладбище хоронили и солдат из охраны. Говорили, что солдатских могил там даже больше, чем могил заключенных. Потому что солдаты из охраны были все люди пожилые, взятые из запаса, непригодные для фронта. Да и условия лагерной жизни были для них тяжелы. Их мучили не меньше, чем бесправных заключенных. Я узнал это, когда мне довелось однажды поговорить по душам с одним из солдат. Я запомнил имя этого человека: Думитру Кичура. Он рассказал мне о своей семье: два его старших сына погибли на фронте. Младший тоже был на войне, и от него уже давно не было никаких известий. Поняв, что я сочувствую ему и таким, как он, Думитру Кичура спросил, не знаю ли я, когда кончится эта ужасная война.