Нейл Уильямс - Четыре письма о любви

Осторожно похлопывая конвертом по нижней губе, Маргарет ждала, не придут ли ей на ум еще какие-нибудь убедительные доводы, подтверждающие ее правоту. Когда они пришли, она почувствовала себя еще более счастливой оттого, что поступает правильно, и, спрятав письмо под ночной рубашкой, вышла в кухню, где лишь на секунду замешкалась, ибо ей послышалось, что из комнаты Исабель до нее снова донеслись звуки скребущего по бумаге пера.

В кухне Маргарет подошла к очагу и отворила дверцу, так что оранжевое пламя тлеющего торфа заиграло на прутьях решетки. Прислушиваясь к стуку крупных дождевых капель, обрушивавшихся на жестяную крышу кухни, она вскрыла конверт. Поначалу Маргарет решила, что ошиблась: страница показалась ей совершенно чистой. Но – нет, письмо разместилось в нижней половине листа и состояло из одного-единственного слова:

«Любовь».

И ничего больше. Ни «Я люблю тебя, Исабель», ни имени, ни подписи. На бумаге не было даже ни одного чернильного пятна, ни одной кляксы или случайного штриха. В первую минуту Маргарет подумала, что, возможно, само послание написано чем-то вроде молока или выдавлено в бумаге ручкой без чернил, и его можно прочитать, только поднеся к свету, нагрев на свечке или с помощью еще какого-то хитрого трюка. Но даже если на бумаге и был еще какой-то текст, она так и не сумела его разглядеть. Только одно слово. Только «Любовь» – и ничего больше.

Сев в кресло с письмом на коленях, Маргарет откинула голову на высокую спинку и с удивлением почувствовала, как слезы затекают ей в уши. Письмо из одного слова казалось ей и трогательным, и жалким одновременно. От него исходила волна безнадежного томления и страсти, и Маргарет чувствовала, как ее рот наполняется едким лимонным привкусом, а окружающее становится жгучим и резким, словно вся соль мира вдруг высыпалась на ее раны, а никакого лекарства не было. Это единственное слово, этот отчаянный, беззвучный крик был и вопросом, и утверждением, и фактом, и чем-то, чего страстно желалось; в этом коротком слове соединились настоящее и будущее, и шесть его букв были как ноты величественной любовной симфонии. И внезапно Маргарет поймала себя на том, что почти перестала понимать ход его мыслей. Быть может, Никлас исчерпал возможности слов, отдавшись беспомощному молчанию и мрачной бессловесности, которые разъедают чувства, оставляя душе только жалкий бесполезный плач, который отражается от звезд слабым, едва слышным эхом?

Отложив письмо, Маргарет посмотрела на гудевшее в очаге пламя. Боже, думала она, что ей делать? Что делать?..

Ответа она, впрочем, не ожидала. Смахнув с ресниц слезы, Маргарет Гор снова взяла в руки бумажный листок со словом «любовь» и быстро сунула в огонь вместе с конвертом.

«Ну вот, – сказал Мьюрис Гор, – скоро все снова будет в полном порядке».

Это было два дня спустя. Маргарет давно была на ногах, да и Никлас тоже почти оправился от своей странной болезни и впервые за много дней вышел прогуляться. Шон вызвался его сопровождать, и Маргарет, следившая за ними сквозь тюлевую занавеску на парадном окне, увидела, как они свернули к нижнему пляжу и почти сразу наткнулись на стадо осликов, которые двигались им навстречу словно почетный караул.

– Он неплохо выглядит, – сказал Мьюрис. Была суббота, и он сидел в кресле у очага – удовольствие, которое Мьюрис предпочитал всем другим. – И его любовная горячка тоже прошла, – добавил он.

– Что-о?..

– Только не говори, будто ты ничего не заметила.

– Не заметила чего ?

– Того, о чем я тебе только что сказал. Ты не могла не знать.

– Уверяю тебя, я ничего не…

– Тогда ты не моя жена. Моя жена поняла бы все с первого взгляда.

– А сам ты-то как узнал?..

– Разве это было не очевидно? По-моему, все стало ясно, как только он сошел с парома, когда вернулся от нее. – Мьюрис немного помолчал. И как только какое-то кресло может быть таким уютным, подумал он. – Я, во всяком случае, сразу догадался, в чем дело.

– Почему же ты ничего не сказал?

– А что тут говорить?.. Мы же все равно ничего не могли изменить. Такие вопросы решают боги, а не простые смертные. А раз мы ничего не могли, значит, разумнее всего было не вмешиваться.

– Ну и дурак же ты!.. – Голос Маргарет сорвался, разбившись на тысячи острых стеклянных осколков, и когда она повернулась к мужу, Мьюрис увидел в глазах жены боль, которую он ей причинил. – Боги!.. Значит, так ты думаешь? Нет, скажи, ты правда так думаешь?.. – И, бросив ему в лицо этот вопрос, Маргарет выбежала из комнаты еще до того, как он почувствовал вонзившиеся ему в лицо стеклянные иглы. Похоже, решил Мьюрис, провожая ее взглядом, она расстроилась даже сильнее, чем он думал. И, поглубже усевшись в кресло, он устремил мечтательный взгляд в пространство, размышляя о том, сколько лет прошло и кого именно Маргарет тайно любила – любила, но все-таки осталась с ним.