Нейл Уильямс - Четыре письма о любви

Дни бежали, как ровная нить, ни один из них ничего не значил и не менял – это было лишь ожидание, вышивка по канве сюжета. Никлас оставался отстраненным, рассеянным, больным, и Маргарет старалась изо всех сил, продолжая скрывать ото всех истинную причину его недуга. Когда из спальни неожиданно раздавалось, разносясь по всему дому, высокое пение в сопрановой тональности, она на полную громкость включала радиоприемник, стремясь утопить голос любовного безумия в полуденных новостях. Когда по ночам Никлас начинал громко звать Исабель, рискуя разбудить весь дом, она выскальзывала из постели и, пробравшись в комнату, где он, крепко закрыв глаза, стоял обнаженным в свете луны, подолгу успокаивала его – разгоряченного, непристойно возбужденного, целующего и кусающего соски́ многочисленных воображаемых Исабель, висящих в воздухе перед ним.

Нет, ничего здесь нельзя было поделать, только дождаться, пока все пройдет само. Маргарет Гор понимала это, ибо знала, что такое любовь. Она знала также, что самый страшный враг чувств – время, что обыденное течение жизни не только покрывает кожу морщинами, но и заставляет увядать мечты, и что страсть очень быстро остывает, если письма не приходят, а руки ищут и не находят прикосновений. Она знала: бывает такое время, когда отсутствие поцелуев действует куда сильнее, чем сами поцелуи. И еще она знала, что сразу после этого наступает пора, когда отсутствие поцелуев рождает ощущение сосущей пустоты и безысходности, которое растет и растет, заполняя собой каждый дюйм из миллионов и миллионов кубических миль души, так что под конец в человеке не остается ничего, кроме пустоты.

Пустота поселилась и в душе Никласа Кулана. Каждый раз, когда Маргарет пересаживала его в кресло на кухне, чтобы сменить постельное белье, ей казалось, что она улавливает исходящий от наволочек и простыней пока еще совсем слабый, едва ощутимый аромат можжевеловых ягод – этот хорошо известный запах потери, который появляется после смерти любимого человека. (В своем домике напротив вдова Лиатайн едва не свалилась со стула, когда тоже почувствовала этот запах. Боясь ошибиться, она тотчас встала и, подойдя к окну, выставила наружу увядшее, как чернослив, лицо. Убедившись, что запах исходит от коттеджа Мьюриса, она тотчас начала распространять среди островитян слухи о неизбежной кончине директора и призывала всех готовиться к похоронам.)

Через четыре дня после второго письма Никлас написал третье. На этот раз он не стал таиться, да и писал не ночью, а после полудня. У него закончилась бумага, и он попросил у Маргарет несколько листков и конверт.

– Я хочу написать письмо Исабель, – объяснил он.

Застигнутая врасплох, Маргарет на мгновение растерялась и не посмела встретиться с ним взглядом.

– Это очень мило с твоей стороны, – сказала она оконной занавеске, нижний край которой, как ей вдруг показалось, обмахрился и требовал неотложного ремонта, и не поднимала головы, пока не решила, что ее лицо снова ничего не выражает. – Я принесу тебе все, что нужно.

Ненадолго замолчав, Маргарет бросила быстрый взгляд исподтишка на его безнадежное и бледное лицо, на высокий лоб, на горящие лихорадочным огнем глаза, на почерневшие, искусанные губы, висевшие лохмотьями оттого, что он беспрестанно вытирал их тыльной стороной ладони.

– Мне тоже надо отправить одно письмо, так что я отнесу на почту и твое, и свое, – добавила она и быстро вышла из комнаты, пораженная легкостью, с которой родился у нее этот коварный замысел. Маргарет даже решила, что это было своего рода наитие. Наитие, озарение свыше, доказательство того, что она отнюдь не была не права в том, что уже сделала и что собиралась сделать. В конце концов, сколько еще безответных писем он в состоянии написать? Вряд ли много. Похоже, его страсть скоро выдохнется.

Она принесла ему в комнату бумагу, а сама села в кухне, напряженно прислушиваясь к характерным звукам, сопровождающим написание любовного письма. Она ожидала вздохов, сдавленных стонов, разочарованного мычания сквозь зубы и мелодичных звуков скрипки, которые едва можно было различить за криком чаек за окном, но не услышала ничего. Никлас молчал. В кухне царила полная тишина, которую нарушали только часы, как-то особенно громко и злорадно пробившие четыре.

Может быть, он задремал? Или просто настал момент, когда страсть соскользнула с него, словно слишком теплое одеяло, и он стал свободен?.. Не выдержав, Маргарет встала и двинулась к выходу из кухни. Она успела привыкнуть к странным поступкам Никласа и склонна была ожидать чего угодно: например, он мог ползать по полу, вынюхивая оставшиеся в трещинах пола обрезки ногтей Исабель. Маргарет это бы не удивило. Еще он мог лежать на кровати, прижав письмо к своему о́ргану , пока запах смятых роз будоражил его горячечный мозг, подводя к кульминации. Как бы Никлас себя ни вел, ее это вряд ли бы смутило или потрясло. И тем не менее, когда, наклонившись вперед, Маргарет осторожно заглянула карим глазом в щелку приоткрытой двери, она увидела нечто такое, что у нее едва не остановилось сердце.