Нейл Уильямс - Четыре письма о любви

Нет, ничего, ответила Маргарет и увидела, как ее слова отпечатались в уголках его глаз тонкими линиями морщин, когда, откинувшись на подушку, Никлас приготовился к длительному ожиданию. К вечеру его болезнь явно усугубилась. Доктор Догерти – новый районный врач, лечивший больных на острове, – прибыл на пароме в четверг и осмотрел Никласа.

– Это лихорадка, – сказал он Маргарет, выйдя из комнаты больного.

– Это – любовная горячка, – ответила она, удивившись, что еще один мужчина не заметил стоявшего в комнате удушливого запаха роз – запаха, который становился еще гуще, когда окно было открыто.

– У него выпадают волосы, – добавила она в подтверждение своих слов, но врач только посмотрел на нее с недоумением: он сам был плешив.

– Я приеду посмотреть его в следующий четверг, – сказал доктор Догерти. – Если только его состояние не ухудшится.

Оно ухудшилось. Три дня спустя Никлас все еще лежал. Письма не было, и он провалился сквозь тонкий лед тоски в то месте, где любовь казалось невозможной, а образ любимой был реальнее мира физического. Исабель была с ним, но только он один мог ее видеть. В его горячечном бреду, в его раскаленных фантазиях она лежала рядом с ним, и он прикасался к ней, пробовал ее на вкус, обвивался вокруг и крепко держался за нее все время, пока в спальне никого не было. Будучи счастливейшим и добровольнейшим пленником своих грез, он то погружался в них, то – с неохотой и с большим трудом – возвращался к реальности, продолжая шепотом звать Исабель и умоляя ее вернуться, даже когда Маргарет уносила миску с нетронутым супом обратно на кухню.

Через пять дней, в минуту прояснения, когда восточный ветер, налетавший сильными и резкими порывами, нес на остров мириады микробов сухого кашля, обрушившегося на Голуэй словно настоящая эпидемия, Никлас написал Исабель второе письмо. Он был слишком слаб, чтобы самому отнести его на почту, и попросил сделать это Шона.

Но за неделю, прошедшую с тех пор, как они вернулись с Большой земли, Шон успел разлениться и ходил повсюду уже не так охотно, как в первые дни после выздоровления. Он был только рад, когда мать предложила ему отнести письмо вместо него. Шон отдал ей конверт, и вечером того же дня, спровадив мужа и сына в паб, Маргарет снова села в кухне перед открытой заслонкой печи, чтобы узнать, как далеко зашла любовь Никласа.

«Дорогая Исабель!

Я так и не получил твоего ответа и больше не в силах ждать. Я должен написать тебе еще одно письмо. Наверное, это какая-то разновидность безумия – та тоска, что растворена в моей крови и течет в моих жилах. Оно сжигает меня изнутри – это неодолимое желание говорить с тобой, писать слова, которые ты прочтешь. Даже когда я ненадолго останавливаюсь, занеся руку над страницей, я делаю это только для того, чтобы услышать, как ты тихонько вздохнешь над написанным – услышать и почувствовать тебя рядом с собой. Здесь. В месте, где хотя бы на мгновение я могу разделить с тобой молчание и покой.

Твоя мама, кажется, думает, что я схожу с ума. Я вижу, как странно она на меня смотрит, словно ждет, что я в любую секунду могу вскочить на стол и закричать. А может, она до сих пор думает о Шоне, о его странном выздоровлении, и продолжает искать во мне какие-то скрытые способности, которые помогут ей выяснить какую-то другую правду – не ту, которую ей рассказали.

Ничто в моей жизни не подготовило меня к этому. К любви. Сказать по правде, то, что я испытываю сейчас, едва ли похоже на то, что я всегда считал любовью. Мне нужно просто видеть тебя. Это похоже на огонь, который горит где-то глубоко внутри. Ты меня понимаешь? Знаешь ли ты, каково это? Даже сейчас, пока я пишу, какие-то внутренние голоса продолжают твердить мне: она тебя давно забыла. Ты для нее – просто пылинка, унесенная в прошлое ветром дней и затерявшаяся там навеки. Когда вы ездили в Утерард, ты для нее еще существовал, но сейчас тебя нет, ты исчез, растворился, растаял.

Но я в это не верю. Не хочу верить. Я знаю, что в мире не существует такой вещи, как случайность. Все во Вселенной для чего-то нужно, и иначе просто не может быть. Если бы ты знала историю жизни моего отца, ты бы тоже поняла, что у всего на свете есть причина. Такая причина была и у нашей встречи. Ее просто не могло не быть, как не могло не быть причины у нашей поездки в Утерард. Ты вела машину чуть не зигзагом, прямо посередине шоссе; мы проехали миль тридцать, прежде чем ты призналась, что на самом деле почти не умеешь управлять. Потом ты дала немного порулить Шону, а сама все время оборачивалась ко мне и улыбалась.