Александр Гуров - Короткая зима

Из кухни раздалось брякание посуды, и тотчас что-то грохнулось об пол и разбилось. Вася осторожно прошёл туда. «Я склею», — произнёс Саша Телефонист, сосед с пятого этажа. При том это был Телефонист лет на двадцать моложе, чем Вася его видел вчера. И в этот раз от него совершенно не пахло перегаром. Это был идеальный Телефонист, каким он должен был быть, но никогда не был. Это прозвище «Телефонист» приклеилось к нему за то, что когда он даже просто мирно разговаривал, он всё время как будто орал в трубку абоненту, который из-за помех его совершенно не слышит, и, конечно, за его излюбленную фразу, с которой он начинал почти любой разговор. «Алё, гараж!» — кричал он вместо приветствия или для установки связи, кто его разберёт.

«Не изумляйся, это я», — произнёс Телефонист голосом сомика. На столе между тем появилась запотевшая стеклянная бутыль с кока-колой, заткнутая эффектных размеров пробкой, а подле неё скромно расположился маленький «Ленинградский» тортик. За окном немедленно пошёл дождь, и на кухне стало как-то по-особому уютно. Вася открыл окно и уселся рядом на табуретку, глядя, как дождь барабанит по подоконнику, капли отскакивали и попадали ему на лицо, он морщился, но не отодвигался вглубь кухни. Собирательный образ сомика — Телефониста расположился за столом, разлил по стаканам искрящуюся кока-колу и протянул стаканчик Васе, сам же тем временем принялся усердно склеивать разбитую чашку, по-детски высунув в уголок рта кончик розового языка. Со стороны создавалось впечатление, что на кухне проходит обычное дождливое утро. Все роли распределены, слова давно сказаны, и каждый знает, чем ему заниматься — изо дня в день склеивать чашки и смотреть, как барабанит дождь. «Так вот, пять пятнадцать, — через некоторое время нарушил молчание гость. — В пять пятнадцать она встаёт и до пяти тридцати совершает тщательнейшие гигиенические процедуры, потом возвращается в комнату, а ей, к слову сказать, принадлежит только одна комната в общей шумной и неряшливой квартире. Дальше следуют два часа упрямейшей йоги, пока соседи, наоравшиеся ночью в караоке, не успели проснуться и не начали греметь посудой посреди Шавасаны. И при этом, Василий, в пять утра она смертельно хочет спать, но Ула не переводит будильник на попозже».

«Пока ничего сверх меры, — заметил Вася. — Самоотверженность присуща многим людям, но, к сожалению, не часто бывает вознаграждена. Так как, ты говоришь, тебя зовут? Никогда с первого раза не запоминаю». «А я ещё и не говорил, — ухмыльнулся идеальный непьющий Телефонист, — увлёкся делом. Люблю, когда руки работают. Я и чашку разбил нарочно, созидание меня успокаивает, а потом снова — бац!» «В этом нет ничего плохого. Достойное занятие, сам разбил и сам склеил, и всё с огоньком», — одобрил Вася. Он отошёл от окна, зажёг газовую конфорку и принялся разжигать на ней новый уголёк на кальянную голову. Безымянный гость тем временем продолжал хронометраж утра Улы. «Итак, с семи тридцати до восьми пятнадцати завтрак. Ну, про завтрак, честно говоря, даже и заикаться не стоило бы, здесь хоть всех святых выноси. Первозданного вида продукты, всё полезное и всё сготовленное на живую нитку. Подкопаться не к чему. Вот ты, к примеру, лучший человек микрорайона, а ешь всякую дрянь, не говоря уже о твоих соседях,» — попенял Васе безымянный Телефонист. «Губите себя, Ироды царя Небесного, ни за понюшку табаку пропадаете, — перешёл он на лёгкие стенания, но вовремя опомнился. — А твой сосед, Сашка Телефонист, тот вообще Дон Кихот своего времени, ему прекрасно известно о плачевном состоянии его печени, но он ежедневно атакует её без всяких утомительных раздумий, что ту ветряную мельницу на холме, и ему никогда не лень».

«Лучший человек микрорайона», — Вася смаковал фразочку, попыхивая сладким дымом. «Ладно, — оторвавшись от своего кропотливого занятия, примирительно поднял руки гость, — бывает, и я не знаю меры. Москва — большой и расхристанный город, и мне грех немного не испортиться. Утро Улы кончается, с восьми пятнадцати до без пяти девять — полная уборка комнаты, и это при том, что за время её сна в комнате ничего не могло измениться, может, только пара испуганных и вечно гонимых пылинок осела передохнуть, и это из тех немногих, что бежали от её пылесоса всего лишь накануне вечером, и, поверь мне, долго они не протянут. В девять ноль пять она выходит на работу.

Ула брела по безлюдной бескрайней степи. Она не знала, длится ли это вечность или всего пару минут, она не знала, было ли когда-нибудь иначе или так было всегда, но ей здесь было спокойно. Огромное красное расплывчатое солнце и удобные поношенные ботинки на ногах. Иногда где-то на горизонте появлялись чьи-то смутные тени, они беззвучно кричали, хотели приблизиться к ней, призывно размахивали руками, но рассыпались прежде, чем успевали явить свои намерения. Это и к лучшему, никогда не угадаешь, чего они хотят. Не стоит занимать этим время. Когда-нибудь степь кончится, тогда всё и прояснится, но и это неизвестно когда. Когда-то. Никогда не сейчас. Время от времени с ветром до неё доносились слабые голоса. «Что для вас? — спрашивали они. — Вырезку или куриную грудку?» Требовали любви и ненависти, билет на проезд в пригородных поездах и ещё что-то, что совсем уж не поддаётся никакому описанию. Ула не пыталась понять смысл этих слов, ботинки были такие удобные и так хорошо было в них идти по безмолвной степи в сторону красного солнца.