Сергей Комяков - Запрещенная Таня

Шофер проворно обежал машину, сел и выжал газ. Мотор хрюкнул и замолчал. Шофер повторил запуск, чертыхнулся и вылез из машины. Он открыл заднюю дверь, взял ручку запуска и долго возился перед капотом машинных пока мотор не затарахтел.

— Вот оно, что — шофер уселся на свое место, — двигатель не новый совсем. Да и машина уже не новая. А бензин сейчас сами, понимаете какой. Может это и не бензин вовсе. И свечей у меня новых уже год как нет и прокладки все текут. Ездим как честном слове.

Эмка тронулась.

— А вы с политинформацией к нам?

Татьяна улыбнулась, она подумала, что все шоферы скрывают собственную неловкость перед незнакомым пассажиром бесконечными разговорами.

— Стихи буду читать.

Стихи читать будете? — покачал головой шофер, — вот такого е было еще никогда. Нам даже балет возили. И певцы были. Вы «В землянке» слышали?

— Слышала, — ответила Татьяна и подумала, что это лучшее, что написал, да и напишет в жизни Сурков. Бывает что —то светлое даже в самых темных человеческих душах.

— Вот и слышал. Хоть и про фронт, вроде не про нас, а так душевно. У нас ведь тоже до смерти четыре шага.

— Иногда меньше.

— Да, — шофер резко наклонился, дернул руль и объехал застрявший грузовик, — у нас тоже смерть кругом. И в окна эти запотевшие не видно ни хрена. Так и разиться раз плюнуть. А вы с радио?

— С радио, — тио ответила Татьяна.

— Я вот его слушаю, слушаю, — произнес шофер медленно, — а все не могу понять, — почему вы всего нам не скажете?

— А вы думаете, это от меня зависит?

— Но вы, же с радио? — пожал плечами шофер.

— Радио подчиняется партии, тому, что в Смольном решат. Как они говорят так мы до вас и доносим.

Ей было неприятно, соотнести себя с этим «мы», с «мы» которое сидело в теплых бункерочках, на хороших пайках. Но Татьяна понимала, что проведи она грань между собой и «мы» этот простой шофер не поверит. Не поверит, замолчит, поймет, что искренности нет и черта ляжет между ей и им. Так просто ложь объединяла людей.

— А, — покачал головой в старой шапке шофер, — получается, что вы тоже того. Подневольные.

— А как иначе. Нам спускают сводки, мы их переписываем и даем в эфир. Вы же понимаете, не все можно говорить.

Шофер быстро посмотрел на Татьяну:

— И не нужно всего говорить. Но когда простой, значит, человек понимает, что вы там все знаете ему легче. От этого легче. Он не думает, что вы всего не знаете, а о себе уже думает. Так я полагаю.

— Так, — согласилась Татьяна.

— Вот вы и дали бы знак, какой. Так, намеком, между строк.

Она промолчала.

— Так я понимаю, что нельзя, — сказал через минуту шофер, — но как, же хорошо знать нам, что все это не просто так. Что не напрасно это. Что какой-то смысл заложен в этом. Как коммунизм строили, так перегибы объясняли нам. И товарищ Сталин объяснял. А вот теперь, такое дело никто не говорит что и как.

— Скажут, — ответила Татьяна, — когда время придет. Скажут.

— Дожить бы, — громко хмыкнул шофер, — до этого «скажут». Ну, вот и ворота завода. Вам в ту калиточку, там часовой, он вызовет парторга.

Завод до войны делал торпеды. А сейчас латал все, что ездило в городе. Вот всяком случае так ей объяснил парторг.

— Вы не думайте, — улыбнулся парторг Татьяне, — все у нас работает. Сейчас у нас небольшое собрание специально для вас.

— Для меня? — улыбнулась Татьяна.

— Да, в приемной встреча с активом.

— Это так сейчас называется?

— Так, — ответил парторг.

В приемной был накрыт стол очень роскошный для блокадного времени. На столе стояло четыре открытых банке тушенки, банка с американской ветчиной, стояло блюдце с салом. Был порезан неплохой, на вид, не блокадный хлеб.

— Сейчас товарищ директор уехал в Смольный, — быстро сказа парторг, — но мы ждать не будем. У нас работа и у вас работа. Тем более, что с товарищем директором все согласовано. Сейчас наш актив соберется и поговорим.

Актив представлял из себя трех крепких мастеров, старичка с испачканными карандашом пальцами, видимо проектного бюро и руководителя женсовета завода.

— Рад представить вам товарищи, — сказал парторг, — нашу поэтессу Татьяну Бертольц.

Актив сидел и смотрел на Татьяну.

— Вы по радио ее стихи слышали.

— Слышали, — громко сказал старичок с испачканными грифелем пальцами, — красиво вы там говорили.

— Про что говорила? — поинтересовалась Татьяна.

— Про наше геройское положение, — зло ответил старичок.

Парторг громко кашлянул и посмотрел на старичка.