Сергей Комяков - Запрещенная Таня

Коллектив Переделкино, наверное. Соберутся. Поговорят. Обсудят. Выпишут деньги на погребение, и скинуться по десятке. Жадные по пятерке. И отнесут на погост. В Литературке тиснут некролог написанный коряво и неумело, присвоят эпитет выдающейся. На великую поэтессу у нас никто не вытянул, а знаменитую давать как-то странно, тем более что известную она переросла еще в школе. Вот и все. Иногда лишь друзья и товарищи во время своих болезней будут ее вспоминать.

Вот и все. Она смотрела на коробку папирос прямо, как когда-то прямо смотрела в глаза следователю с крестьянской шеей затянутой серо-белым подворотничком. От того, от них можно было уйти. От смерти не уйти. Да и не зачем. Все сделано, закончено и закрыто. Жизнь обычная, не яркая и не бурная, а соответствующая времени прожита. Старость наступила. Смерть подступает. Без детей. И без мужей. Всех их она пережила. Как пережила себя.

Ей вспомнился Зощенко. Как же она жалела его в начале пятидесятых. И не потому, что он жил с женой и ребенком в нищете. Нет. А потому, что пережил себя. В двадцатых у него была настоящая народная слава. Его книжки ценой три копейки покупали на вокзалах и в парках. Их не хватало. За ними стояли очереди. Она тогда завидовала ему.

В тридцатых он был известен. Он приходил в ресторан Дома писателей, с ним здоровались, а он здоровался не со всеми.

Уже тогда у него начался слом. Он бравый офицер первой империалистической, хороший ходок по женщинам, взял да женился. Женился на милой и прекрасной женщине. Она родила ему милого и прекрасного сына. Но все это было из другой жизни. Не его. И он отгородился от их комнат маленьким коридорчиком.

После войны его мало кто помнил. Поддонок Жданов бил уже по малоизвестному писателю. Тогда были на слуху Эренбурги да Фадеевы. Зощенко забыли. Как забыли и Ахматову. Если бы не Жданов так и не вспомнили бы.

А потом забыли и ее — блокадную мадонну Татьяну Бертольц.

Показатель уровня писателя и поэта это вечность тем, к которым он обращается. Если помнили, да забыли, значит, писала о сиюминутном, важном для момента, важном сейчас и никогда дальше. А значит, писала зря. Зря подбирала слова, складывала негнущиеся строки и формировала строфы. Маяковский, когда понял тщетность, то покончил с собой. Если бы не застрелился, то забыли бы совсем как Ахматову.

Вот оно как. Как было у Есенина: «и нет за гробом ни жены, ни друга». Все так. Только умерли мы раньше, чем нас забыли. А может и не жили вовсе. И паскудливая советская власть тут ни при чем. Были бы силы, переломили, пережгли, пережили и большевиков с их колхозами и заводами, коммуналками и пайками. Не было сил. Не было энергии. Не было идей. Не было темы.

Стихи про Ленина ей всегда давались легко. Он был ангелом, который никогда не вмешивался в их жизнь. Прилетел. По — порхал. Улетел. Растворился на Голгофе Горок. Его и не знал никто. Хотя видели все.

Со Сталиным же у нее не шло. Сколько ей не предлагали. Написать пусть не цикл, пусть не поэму, пусть хорошее стихотворение. И тиснуть в многотиражке. Даже если бы не дошло до него, то такая публикация давала индульгенцию от начальства. Можно было бы переиздать что-нибудь старое, как в союзных, так и республиканских издательствах. И все она понимала. Все она знала. И хотела бросить им кость, как горилл Пушкин. Написать и пусть отстанут. Не смогла. Сколько садилась писать и бросала в отчаянии. Не ложились правильно строки. Не было про него стихов, про любимого товарища Сталина. И быть не могло. Ее стихов быть не могло. Пусть другие пишут наивные школярские стишки. Михалковых хватает.

Когда умер Сталин. Она подумала одно — «все, сдох». А потом поняла, как же она ошибалась. Смерть его не изменила жизни и не дала ей новых сил. За те три десятилетия он смог убить в ней все. Он и они. Все эти сталины, сталинчики и статаленюшки. Жизнь прошла в борьбе с пустотой самой гуманной власти любившей страну до полного изнеможения.

Но это одно. Плохо другое, что не изжито еще это. И не выдернут из России этот крепкий каленный рабочее — крестьянский штык. Это предстоит другим. У людей ее поколения на это е хватило сил. Хотя времени было много. Но не смогли, хотя и не опошливились полностью. Поэтому это должны будут сделать другие — идущие следом. Они или сделают это или не смогут жить.

Татьяна взяла коробку папирос и бросила в корзину для мусора. Пусть хоть милая Зоя Тихоновна не волнуется эти последние дни или недели.

И все же жизнь прошла, как протекает вода. Она подумала, что поэтесса, скатившаяся до банальных сравнений уже давно мертва. Как спросили у Ахматовой: «Вы еще живы?» зачем такой простой вопрос живому трупу?