Сергей Комяков - Запрещенная Таня

— Поддела! — толкнула подругу Маша, — я про жизнь.

— Возьмем квартиру как я тебе говорила. Съездим в Египет.

— В Египет? — удивленно спросила Маша.

— Да в Египет, — ответила Танюша, — не Сейшелы, не Суринам и не Гондурас. Павлику все равно, а мне тоже. Не в этом дело. А, потом начну работать и забуду свою Бертольц, как ты говоришь.

— А мне почему-то кажется, — покачала головой Маша, — что ты ее уже не забудешь.

— А не забуду, то тоже хорошо.

— Посмотрел, посмотрел, — хлопнул исписанной пачкой лисов Сергей Васильевич, — неплохо. Совсем не плохо. Но можно лучше. Вы можете лучше. С анализом стихов все понятно. Он прост и верен. И это хорошо. Эпоха у вас описана хорошо. Но есть одна заморочка.

— Какая? — спросила Танюша.

— Историческую главу сейчас надо утвердить у одного из преподавателей истфака. Такая дурка сейчас вышла. Пришло постановление из министерства, что преподаватели филфака не могут утверждать исторические главы. Но вы не волнуйтесь. Мы переговорили уже с историческим факультетом. Гуманитарии всегда договорятся. Поэтому, главу вам подпишут на нашем факультете.

— Спасибо, — ответила Танюша.

— А, не за что, — махнул рукой Сергей Васильевич, — вопрос о другом. В вашей работе необходимо немного шика. Необходим бриллиантик. Такой, чтобы комиссия запомнила. Чтобы не прошла ваша работа в череде иных. Хороших, но серых. Однотипных. Вас должны запомнить. Запомнить для будущего.

— Понятно. А какой. Какой бриллиантик? — спросила Танюша.

— В техническом аспекте проведите сравнение между Бертольц, и скажем, Ахматовой. Посмотрите. Ведь, интересно получается. Одна в блокадном городе. На передовой. Другая в Ташкенте прожила всю войну. Одна всегда «против». Другая «то» за, то «против». А результат?

— Какой? — переспросила Танюша.

— Как какой? Забвение и одиночество. Но если у Бертольц это судьба, то Ахматова сама растратила и свою семью, и любовь единственного сына.

— А какой вывод? — спросил Сергей Васильевич.

— Бегство не спасает? — посмотрела на него Танюша.

— Бегство не спасает, — кивнул Сергей Васильевич, — никогда. И никого. Но есть и ной аспект. Гражданское мужество тоже е панацея от забвения. Можно героически жить и тоскливо умереть. Забавный пример. Не находите?

— Печальный, — ответила Танюша.

— Пожалуй, — согласился Сергей Васильевич, — забавный не то слово. Но примечательный точно. Ведь и похождения у них были яркие и стихи сильные. Но одна осталась как царица ленинградского авангарда, а другая растаяла как Блокадная Мадонна. Хотя Бертольц сделала больше для своего города.

— Насколько мы сейчас можем судить, — тихо, но убежденно ответила Танюша.

Сергей Васильевич внимательно посмотрел на нее:

— Думаете это лишнее?

— Не знаю.

— Вот и я не знаю. Но вы все, же подумайте над этим сравнением. А включите это в текст или нет — решим потом. Но сравнение необходимо — одна эпоха, один город.

— И обе женщины, — добавила Танюша.

— Да, — поклонился Сергей Васильевич, — гендерный принцип. Как без него.

Татьяна верила Ленину. Не любила и не приклонялась, но верила. Верила до начала пятидесятых.

Сталина она и не любила и не боялась. Он был черной-черной тучей, и только громы заявлений центральных газет доходили до Татьяны.

Кто был Сталин? Был он тиран или спаситель? Народ ему такой попался или? Или Сталин и его партия — карателей сделали бы это с любым народом?

Татьяна не была коммунисткой. Нет, была беспартийно коммунисткой. Она никогда не верила партии. Не верила с первых комсомольских собраний, на которых поднимались наивные вопросы уборки помещений школы и зачитывались передовицы «Правды». Правда комсомольские вожаки не забывали оставить дольше всех самых красивых девушек, чтобы спокойно их щупать после того как все разойдутся. Многие из таких девиц потом получали комсомольские путевки на великие стройки страны — ехать рожать как можно дальше от Ленинграда.

Ее беспартийный коммунизм был и навсегда остался стихийным. Не смотря на десятилетия жизни с большевиками-коммунистами во главе несчастной страдающей страны она верила, что все человечество идет к бесклассовому обществу. Такому обществу, которое будет лишено сословных и имущественных преград. Эта ее наивная вера с каждым годом становилась все более идеалистической. Сначала она поняла тупость институтских комсомольских вожаков, потом районных функционеров-коммунистов, областных и республиканских чиновничков.