Валерий Поволяев - Три дочери

– Хочу, – медленно произнесла служительница Фемиды, голос у нее был жестким, неженским, каким-то угрюмым, таким голосом хорошо отдавать приказы.

«Может быть, все-таки майорша? Узнала меня и не признается?» – Савченко невольно поежился от внутреннего холода.

– Юра, дай даме папиросу, – попросил он, быстро взглянул на строгую судьиху, – извините, у нас только папиросы, сигарет нет.

– Ничего, папиросы тоже хорошо, – медленно проговорила та.

– Зато папиросы хорошие, – добавил Савченко, – «Казбек».

– Пусть будет «Казбек».

– Юра, ты чего копаешься? – сварливо подогнал он товарища. – Совсем закопался.

– В папиросном деле главное что? – пробормотал Мосолков, аккуратно вынимая из галифе твердую картонную пачку с изображением гордого всадника на фоне белых гор. – Главное – дым не помять.

Он открыл коробку и протянул девушке. Та медленным барственным движением взяла одну папиросу.

– А огонек найдется?

– Конечно, конечно, – на этот раз и Мосолков заторопился, проворно выдернул из кармана руку и побрякал зажатыми в пальцах спичками. – Да возгорится пламя! – Мосолков ловко запалил спичку, прикрыл огонек ладонью. – Пожалуйста!

Но судьиха прикуривать не торопилась, она медленно разминала сигарету и смотрела на Мосолкова, Савченко для нее, похоже, на некоторое время перестал существовать.

– Пожалуйста! – повторил Мосолков.

Девушка, не сводя глаз с Мосолкова, начала разминать сигарету. Мосолков так же, как и Савченко, поежился – видать, и у того потек острекающий пот по груди, глаза у Мосолкова попытались в защитном движении прикрыться бровями, но слишком уж куцыми и детскими были у него брови – не спрятаться.

Время словно бы замерло. Судьиха продолжала разминать сигарету. Спичка в руке Мосолкова догорела, скрючилась, обратилась в черную непрочную рогульку. Мосолков дунул на подпаленные пальцы:

– Что же это вы?

Служительница Фемиды, не произнося ничего в ответ, сожалеющее качнула головой и молча ушла, оставив наших героев в растерянности. Походка у нее была чеканной, строгой, ровной. По дороге она швырнула папиросу в урну.

– Вот так стерва! – Мосолков поморщился изумленно. – Ого-го! Что за цаца?

– Сам бы хотел знать, – Савченко сунул пальцы под борт кителя, стер с груди холодный пот. – Вначале я принял ее за нарсудью, потом за майоршу из трибунала нашей армии. Была у нас одна особа, пробу ставить негде, у меня хорошего солдата чуть под вышку не подвела… Тот плакал, просил дать пистолет с одним патроном, без обоймы, чтобы застрелиться – не дали. Упекла его майорша за милую душу. Теперь, возможно, и кости уже сгнили… Потом понял, не майорша это, майорша была старше.

– Железная дама, леди из брони. И странная.

– Все женщины, Юра, странные, исключений, говорят, нет. И загадочен их характер. Многие великие люди пробовали раскусить женщину – не вышло. У Льва Толстого, например, не вышло. Ближе всех подошел Достоевский, но и он не разгадал женщину. Не дано мужчине понять характер женщины. Может понять только сама женщина.

– Айн унд цванциг, драй унд фирциг, что в переводе на русский означает: женщина женщине – рознь, – произнес Мосолков.

– Считалочка – это не аргумент в споре, – засмеялся Савченко. – Аргумент мы с тобой только что получили.

– Мда-а, – задумчиво протянул Мосолков, задумался о чем-то своем.

Прошло несколько минут.

– Товарищ полковник, как пройти к метро? – неожиданно услышал Мосолков звонкий голос, подумал, что те девушки, которых они вместе с Савченко ждут, не будут спрашивать, как пройти к метро, те девушки без подсказок знают, где находится метро, они – москвички. Вопрос про метро могут задать только провинциалки, приехавшие в столицу из городов Бердичева, Мухобойска и Кукарекова. Либо, извините, из Читы. Мосолкову Чита почему-то представлялась краем света.

Он скрипнул сапогами и показал пальцем себе за спину:

– До конца гостиницы и налево.

При этом невольно подумал, – впрочем, довольно равнодушно, – что мог бы ответить и поласковее: ведь две милые провинциалки повысили его в звании.

Легкая радость тихо толкнулась ему в сердце, придет время – и он будет полковником, все впереди. Он оглядел девушек, антрацитовые глаза его посветлели, потеряли непроницаемость, в них образовалась глубина. Приложил ладонь ко рту и зевнул; опустил взгляд – посмотреть, во что ныне обуваются провинциалки? Оказывается, не отстают от столицы: в лаковые туфельки, натянутые на яркие шелковые носочки. У одной носочки были голубенькие, нежного незабудкового цвета, у другой – белые, с землянично-алой полоской наверху.