Валерий Поволяев - Три дочери

– Ну что же вы? – укоризненно произнесла женщина. Голос у нее был низким, с глухими трещинками, словно бы грозил вот-вот порваться. – А?

В голове у женщины поблескивали первые седые волоски.

– Как вас зовут? – с трудом пересилив себя, спросил Савченко.

– Фрося.

– Хорошее русское имя.

– Имя как имя, – женщина вздохнула, – ни хорошее, ни плохое. Только давайте уйдем отсюда, а то… на нас смотрят.

– Хорошо, хорошо, – Савченко засуетился, хотел взять из фросиных рук авоську, но она не дала:

– Не надо, я сама! Носить авоськи – дело сугубо женское.

– Куда мы пойдем? – спросил Савченко, совершенно не представляя, что делать дальше.

– Ко мне, наверное. Только ко мне надо ехать… На трамвае.

– Хорошо, – покивал головой Савченко, – только давайте заедем на рынок, чего-нибудь на зуб возьмем, ладно? На Тишинский рынок, хорошо? – майор из всех московских рынков знал только Тишинский и поэтому назвал его. – Это ведь недалеко?

– Недалеко. На метро до «Белорусской», а там немного пройти пешком.

– Пройдем – не развалимся, – бодро, стараясь справиться со смущением, проговорил Савченко, пальцами смахнул пот со лба. Когда стоял у гостиницы – пот не лил, Савченко чувствовал себя нормально, а тут взмок, будто под дождь попал. – Жарко, – сказал он.

– Жарко, – согласилась Фрося.

– Вы что, действительно были в бане? – Савченко понимал, что надо говорить, о чем угодно говорить – о погоде, о разогретом асфальте улиц, о цветах, о продуктовых карточках, о хулиганах Марьиной рощи и бандитах-бендеровцах, которых судят в Москве, – о чем угодно, но только не молчать.

– Действительно, – сказала Фрося.

– Мой товарищ попал в точку, поздравив вас с легким паром.

Фрося промолчала. Савченко скосил глаза, рассматривая ее. Одета просто, в трикотажную кофту. Кофта старенькая, на локтях уже продрана, в поределостях. Поределости заделаны нитками, но поскольку у Фроси не оказалось ниток одинакового с кофтой цвета – морковного, она заменила морковные нитки оранжевыми. Юбка поновее, но тоже не первой свежести, уже несколько раз побывала в стирке. Тело худое, руки длинные, рабочие, из-под кофточки видны крупные, почти мужские ключицы.

Бледную кожу увядающего лица прорезали длинные гибкие нитки, рот тоже в морщинках, но морщинки эти исчезали, когда Фрося улыбалась. Глаз не было видно, – прикрыты большими усталыми веками, и вообще вся она, женщина эта, которую майору надлежало понять, была наполнена усталостью.

Ноги были крупные, мускулистые, ровные, словно бы достались Фросе от другой женщины, шаг – широкий, почти такой же, как у Савченко: они шли вровень, Фрося не отставала от майора.

– Вы что любите? – осторожно спросил Савченко, Фрося подняла недоуменные глаза и Савченко наконец рассмотрел, какого они у Фроси цвета: медовые, с сильным желтым оттенком, только глаза и были молоды во всем фросином облике.

– Да что есть, то и люблю, – просто сказала Фрося.

– Я в смысле, что нам купить на Тишинском рынке?

– Что хотите купить, то и покупайте. Это же от кошелька зависит.

– А что вы пьете?

– Что есть, то и пью.

– Понятно, – несколько озадаченно произнес Савченко и рассмеялся: эта увядшая, чуть грубоватая женщина начала ему нравиться. Он вновь покосился на нее и спросил: – Вы на фронте были?

– Нет. Муж у меня был. Этого достаточно.

– Муж? – Савченко удивился, хотел что-то спросить у Фроси, но она не поддержала разговора, замкнулась, тонкие паутинные морщины на щеках сделались резкими, глубокими, мужскими, и Савченко, видя, что Фрося ушла в себя, тоже замкнулся.

В Москве поговаривали об отмене продуктовых карточек, о денежной реформе, снижении цен, но разговоры эти так и оставались разговорами – ничего пока не менялось. Магазины были пусты. Купить продукты, одежду, питье можно было только на рынке, да в кооперативных магазинах по сильно завышенным ценам. Другого пути не существовало, на другое нужны были продовольственные карточки.

Деньги имелись у всех, но деньги без карточек ничего не значили. На рынке за бутылку нормальной водки-белоголовки надо было отдать портфель денег. Гораздо успешнее операций «Плачу деньги – беру товар» были обменные операции: водку меняли на мыло, бензин на мясо, рыбу на кровельное железо, масло на болты, одежду на запасные колеса к телеге и так далее.

Насчет денег даже анекдот ходил. Гуляет по белокаменной столице кавалер с барышней. Денег полные карманы, а купить нечего – все по талонам, все учтено, все расписано. Наконец кавалер увидел мусорную бадью, на которой было начертано: «Плевать в урну строго запрещается. Штраф – 5 рублей». Тут кавалера осенило. «Плюй! – сказал он барышне. – Сколько хочешь плюй! Я угощаю!»